Тайны 45-го. От Арденн и Балатона до Хингана и Хиросимы - Сергей Кремлев

Наша битва за Берлин вошла в историю войн как одна из самых ярких страниц побед Красной Армии».

Если к этой констатации и надо что-то прибавлять, так это слова о том, что битва за Берлин стала и одной из вершин боевого мастерства Красной Армии.

Кто-то может заявить, что мнение Соколовского – это, мол, свидетельство маршала. Но вот свидетельство сержанта Александра Родина. В своей дневниковой книге он пишет:

«Примерно с середины 1943 года война начала входить в нормальную, если можно применить это понятие по отношению к войне, колею. Мы стали учёные, знали наперёд, что будет, как и зачем. На отдыхе проводились регулярные занятия…»

Впрочем, не только на отдыхе. В дневнике друга Родина – сержанта Нестерова, было записано: «Командира взвода вызвали на занятия. А немец в ста метрах!..»

В войсках проводились занятия на темы «Бой в окружении», «Действия подразделения при отступлении». Это в 1943 году и позднее, в условиях, когда Красная Армия уже почти постоянно наступала. Но война есть война: и наступающая армия должна уметь при необходимости умело отступить. Повзрослевшая Красная Армия это понимала.

Сержант Родин вспоминал и такое:

«На фронте устанавливался более или менее чёткий порядок, оговоренный инструкциями…, когда нас отводили с передовой на отдых или переводили на другой участок фронта, мы должны были сдать (не знаю, по акту ли?) сменяющей нас пехоте линию обороны. Пехота придиралась, не хотела принимать, доказывая, что не все окопы и ходы сообщения у нас выкопаны, и мы в срочном порядке… копали недостающее. Если раньше в обороне задача состояла в том, чтобы любой ценой удержать местность, … то теперь линию фронта делили на участки, и за каждый участок отвечало то или иное подразделение».

То есть после первых неудач и поражений война для Красной Армии стала работой – тяжкой воинской работой. А работать русские умели всегда. Правда, при правильном ими руководстве, как верно отозвался о лучшем в мире русском солдате Наполеон.

Так ведь и руководство в той войне было, в конце концов, на уровне. Вот эпизод, относящийся к 4 февраля 1945 года.

В тот день на Крымской конференции после доклада генерала армии Антонова делал сообщение начальник Штаба армии США генерал армии Дж. Маршалл. И стенограмма заседания зафиксировала вполне профессиональный обмен мнениями и оценками между американцем Маршаллом и русским маршалом Сталиным.

Вопросы Сталина, задаваемые профессиональному военному, были конкретны, точны и профессиональны. Сталин обнаружил прекрасное знание возможностей Красной Армии и количественных параметров её боевого оснащения. Вот как он говорил, например, об артиллерии (по стенограмме):

«Сталин говорит, что у советского командования имеется большое превосходство в артиллерии. Может быть, союзникам будет интересно узнать, как действует советская артиллерия? Мы, говорит Сталин, как боевые товарищи можем обменяться опытом с союзниками. Год назад советское командование создало специальную артиллерию прорыва. Это дало хорошие результаты. В артиллерийской дивизии имеется от 300 до 400 пушек. Например, у маршала Конева на фронте в 35–40 километров было установлено шесть артиллерийских дивизий прорыва. К этим дивизиям присоединена была ещё корпусная артиллерия. В результате на каждый километр прорыва приходилось около 230 пушек. После артиллерийской бомбардировки много немцев было убито, другие были оглушены и не могли долгое время прийти в себя. Тем самым перед Красной Армией были открыты ворота…»

Так, без бумажек, экспромтом говорил тот, о ком ничтожный Хрущёв лгал на весь мир, что он-де руководил фронтами «по глобусу».

Хронологически первым мифом о первом непосредственно военном дне из всех 1 418 дней, составивших войну, стал хрущёвский миф о Сталине, якобы уехавшем 22 июня 1941 года пьянствовать на ближнюю дачу. Этот миф живуч – как ни странно – даже сейчас, после всех публикаций различных документов и Журнала посещений кремлёвского кабинета Сталина, в котором ясно зафиксировано время начала военной работы Сталина – 5 часов 45 минут 22 июня 1941 года.

Одним же из хронологически последних мифов стал миф о том, что победы 1945 года были одержаны Красной Армией за счёт «горы трупов».

Оба антисталинских и антисоветских мифа гнусны, потому что лживы, и лживы, ибо созданы были в гнусных целях.

Эти мифы не просто лживы, они ещё и оскорбительны для памяти павших, для всего советского народа, и русского народа в том числе. Так умело, как воевал русский солдат в 1945 году, он не воевал с суворовских времён. А сталинская полководческая школа стала развитием и продолжением суворовской полководческой школы.

1945 ГОД – это не только год конца Второй мировой войны, не только год Победы над гитлеровской Германией и милитаристской Японией, но и год начала «атомной» эры.

Причём «атомная» история 1945 года ещё более полна мифами, чем военная история 1945 года. Так, до сих пор устойчив «атомный» миф о том, что значение атомной проблемы Сталин якобы не понял даже после того, как президент США Трумэн в ходе Берлинской (Потсдамской) конференции 1945 года сообщил Сталину, что в США создана сверхбомба.

Творцом мифа стал, пожалуй, Черчилль, описавший этот случай в своих мемуарах о войне. С другой стороны, этот миф смог укрепиться потому, что основные документы начальной истории советского Атомного проекта были опубликованы лишь после 1991 года, а в СССР они так и не стали достоянием гласности.

Но теперь можно разобраться в той давней коллизии детально…

С 17 июля по 2 августа 1945 года в пригороде Берлина Потсдаме проходила конференция глав правительств США, СССР и Англии…

А 16 июля 1945 года в США на полигоне в Аламогордо (штат Нью-мексико) был успешно осуществлён первый в истории мира атомный взрыв мощностью в 21 тысячу тонн тротилового эквивалента.

Президент Трумэн, находившийся в Потсдаме, был немедленно извещён об этом и осведомил Черчилля – англичане активно работали тогда в американском «Манхэттенском проекте» бомбы.

И сразу же перед Трумэном и Черчиллем встал вопрос, сообщать ли о новом оружии Сталину? И если сообщать, то как, устно или письменно, на официальном совещании или в ходе одной из бесед после совещания?

Решено было сделать так… 24 июля 1945 года, после окончания пленарного заседания, когда все поднялись со своих мест и стояли вокруг стола по два-три человека, Трумэн подошёл к Сталину, и они начали разговаривать одни. Черчилль с расстояния примерно четырёх метров внимательно наблюдал за тем, какое впечатление произведёт на Сталина сообщение президента.

Позднее Черчилль с апломбом написал:

«… я был уверен, что он не представляет всего значения того, о чём ему рассказали. Совершенно очевидно, что в его тяжёлых трудах и заботах атомной бомбе не было места. Если бы он имел хоть малейшее представление о той революции в международных делах, которая совершалась, то это сразу было бы заметно. Ничто не помешало бы ему сказать: «Благодарю за то, что вы сообщили мне о новой бомбе. Я не обладаю нужными знаниями, но не могу ли я направить своего эксперта по ядерной науке к вашему эксперту?» Но на его лице сохранилось весёлое и благодушное выражение…»