Девятая жизнь нечисти - Алексей Атеев

Котома-то? Нашел на Чертовой гриве. Сразу признал. Твоя котома. Ну, думаю, пропал парень. Сгинул, должно… А ты вон какой проворный. Молодец, право слово. Не ожидал от городского мальца такой прыти. Ну, рассказывай, где был, какую добычу имел?

Да как сказать, – отнекивался Сережа. – И добычи особой нет. Только для пропитания стрелял.

Это разумно, – похвалил возница. – Зря живую тварь не губил. Похвально. А до каких мест добрел?

Плутал немного, – скромно сообщил искатель приключений. – Первую ночь провел под дождем, потом добрел до какого-то озера. На берегу еще сторожка стоит на сваях.

И что же? – тотчас спросил водовоз, остро взглянув на Сережу.

В смысле?

Дальше что было?

Да ничего особенного… Пожил там два или три дня. Побродил по окрестностям.

И ничего с тобой не случалось?

«Любопытный какой, – подумал Сережа. – Все ему выложи, все расскажи… С другой стороны, вроде спаситель. Если бы не он, сколько здесь еще блукать? А то бросит. Нет, не нужно сердить его. Тем более странный он какой-то».

Что вы подразумеваете под словом «случилось»? – напрямик спросил он.

Да ты не таись, – старик говорил ласково и благожелательно, – а то вон как напрягся. Впрочем, если не желаешь, то и не нужно. Да ты садись на телегу, не боись, довезу до Ширяева в целости.

Сережа пристроился, как и в прошлый раз, рядом с бочкой, облокотился на нее, и Васька тронулась с места. Некоторое время оба путника молчали, потом Сережа не выдержал затянувшейся паузы.

Не знаю, как и начать, – неуверенно заговорил он.

А ты не торопись, – откликнулся возница, – подумай малость.

Чудилось мне разное, – осторожно сообщил Сережа.

Здесь такое случается, – спокойно заметил водовоз.

Еще в первую ночь… на болотах… Но это, наверно, от усталости. Ну и потом, в избушке этой… – Он замолчал, собираясь с мыслями. – Мне показалось… словно там… кто-то живет… обитает… – Он вновь сделал паузу, подбирая подходящие слова.

Старец тоже молчал, по-видимому, ожидая продолжения.

Некая сущность, – наконец нашел подходящее определение учитель русского языка и литературы.

Мудрено выражаешься, – не одобрил его определения водовоз. – Под сущностью ты, надо полагать, подразумеваешь Степана?

Вы знаете? – изумился Сережа.

А то! Никакой тут тайны нет. Всем в округе известно.

А мне казалось, чудится. Результат какого-то заболевания… Воды, может, выпил несвежей или еще чего… Простыл например. Вот и посетили видения…

И русалок, наверное, зрел? – повернувшись к Сереже и остро глянув в его глаза, спросил водовоз.

Ага, – охотно согласился парень. – Вам и про них известно?

Мне ли не знать, – непонятно отозвался странный возница. – Тоже, думаешь, видения от хворобы?..

Право, не знаю, что и сказать. Затрудняюсь с ответом.

И матку его, надо понимать, видел? Степкину-то?

И ее… Так это на самом деле было?

А то нет!

Расскажите, если возможно, поподробнее. А то я и не знал, что подумать.

Рассказать-то несложно… Дак, поверишь ли?

Я теперь во многое поверю, – сообщил Сережа.

Возница повернулся к нему всем корпусом, внимательно посмотрел в глаза. С него продолжала капать вода, и Сережа вдруг явственно почуял, что на него пахнуло тиной и свежей рыбой.

Дорога долгая, забрел ты, однако, в самую глушь… Ладно, слушай. Тут в окрестностях есть деревушка. Запрудово прозывается. Мельница там когда-то стояла водяная. С колесом… Под ним омут… Хороший, понимаешь, омут. В нем сом обитал. Здоровущий, между нами, сомина. Что твой конь. Ездить на нем можно было… Ну да ладно. Так вот, в этом Запрудове жила одна семья. Обычные вполне людишки. Сам-то все больше отхожим промыслом занимался. Плотник он был хороший. Ну и ходил по деревням, деньгу сшибал. А баба его по хозяйству… В избе, значит. Мальчонка у них имелся. Этот самый Степан. Потом, как начали все рушить, этого плотника прищучили. Мол, вступай в колхоз и работай на коммуну, а нет – вышлем как чуждый элемент. Мужик, конечно, привык к свободе. На чужого дядю пахать не собирался. Вот и решил податься в город. Уехал, значит, а семейство в Запрудове оставил. К слову сказать, бабенка-то его, супружница, значит, была не то чтобы уж так красива, но справна. За него вышла совсем молодой, шестнадцать только стукнуло… А мужик-то все время в отлучке. На нее многие поглядывали, но она – никому… Мужа больно любила. И в мальчонке своем души не чаяла. Один он у нее был.

Водовоз сделал паузу, сплюнул и вновь взглянул на Сережу.

Не куришь? – вдруг спросил он.

Как-то не научился, – неизвестно почему застеснявшись, отозвался молодец. – А вам закурить хочется?

Что ты! Терпеть не могу зелья этого. Просто так спросил… На болотах с цигаркой никак нельзя. Кинет какой-нибудь проходимец окурок, а от него сухая трава займется, следом за ней торфяник. Вот тебе и пожар. Вот от такого окурочка и сгинул Степанов батька. В отрыве от семейства разбаловался. Попивать стал в городе-то, будь он неладен. И вот по пьяному делу заснул на фатере, в которой проживал, окурок не затушил. Ну и сгорел. С ними, плотниками, это часто случается. Напьются, дак на куче стружек и дрыхнут… Ты, Серега, смотри не кури. И с косорыловкой поосторожней. Как говорится, не пей мало, не пей много, а пей средственно, по возможности, значит.

Прочитав молодому человеку небольшую лекцию о пагубности вредных привычек, возница замолк, и некоторое время был слышен только скрип плохо смазанных колес телеги да плеск воды в бочке.

А дальше-то что? – не вытерпел Сережа. – Ну, сгорел он, а потом?..

Н-да… Сгорел, значить, кормилец, а баба что же… Погоревала, конечно… Но жить-то надо. Тем более малец на руках. Поднять опять же требуется. Однако вдовушка была видная. Сватались к ней, но всем давала отказ. Уж по каким таким соображениям – неведомо, но только желала жить одна. Может, мужика своего забыть не могла, а возможно, еще по какой причине. А паренек ее тем временем рос и хорошел. Волос светлый, кудрявый, глазки – васильки в поле, росточком, как тростинка. Словом, заглядение. И тоже по плотницкой части пошел. В отца, видать. Как стукнуло ему пятнадцать, в деревне стали поговаривать – с матерью живет!

То есть, как? – не понял Сережа.

А так. Очень просто. Сожительствует, как ныне говорят. Никто доподлинно ничего не знал, тем более не видел. Только болтали. А почему? Девок этот Степан сторонился. Все около мамки… Вроде взрослый парнище, а все за мамкин подол держится. Девкам деревенским он люб, конечно. Так и вьются вокруг, а он ни на какую не глядит. Конечно, начали болтать. Бабьи языки злые. Одна скажет, другая… Вот и пошла худая молва. Теперь уж девки на него если и смотрят, то лишь смеются. Мамкиным огурцом прозвали. Вон кричат, бывало: мамкин огурец идет! Правда, его досужие сплетни не особо трогали. Вот матка его очень, скажу тебе, мучилась. Белугой иной раз выла. Но людские языки лучше ножа булатного режут. Узды на них не наложишь.