Крестовый поход - Дебби Виге

— Не слышно, почему именно Жирный вторник? — спросил Марк.

— Почему вообще она это все устроила? — снова встрял в разговор Джеми и, не вставая со стула, отодвинулся к стенке; кажется, он довольно много выпил. — Почему сразу не убила охотника — хотя какой там из Дженн охотник, — но все-таки, почему она не убила ее в Сан-Франциско? Может, девчонка — подарок на день рождения Христиану Годе? Или еще что-нибудь в этом роде…

— Ее зовут Хеда, — сквозь зубы заметила Дженн.

У нее руки чесались влепить ему пощечину. Самонадеянный мерзавец.

— А я не о ней говорю, а о тебе, — отпарировал Джеми, с вызовом глядя на нее. — Она ведь ждет, что ты придешь спасать ее. И мы все вместе с тобой. Доставим ей такое удовольствие. Разве не ясно, что вместо одной она хочет получить сразу шесть голов? Простите, не шесть, а семь, считая твою сестренку.

— Может быть, срок устанавливал кто-то другой, — сделал предположение Холгар. — Какой-нибудь там ее начальник, вождь или кто у них там бывает.

— Они не викинги, — резко возразил Джеми.

— Ну, ее хозяин или повелитель, царь. В общем, тот, кто рулит. Может быть, Аврора должна как-то проявить себя, доказать что-то, — продолжал Холгар. — Ты же знаешь, как это бывает, Джеми.

Джеми бросил на него яростный взгляд. Со стуком отбросив стул, он подошел к столу и налил себе полный бокал красного вина.

— Сомневаюсь, что Аврора должна что-то кому-то доказывать, эта сучка сама любит всеми командовать.

Он залпом опрокинул бокал и слегка отрыгнул.

— Хватит пить. Если сегодня ночью на нас нападут, от тебя не будет толку, — раздраженно заметил Антонио.

— Не ссы в трусы, испашка, — огрызнулся Джеми, нетвердо ставя бокал на стол. — Ты меня знаешь. Я всегда в форме.

Ирландец сощурился, глядя на Антонио.

— Как и ты, — добавил он.

Марк прочистил горло.

— Если позволите мне сказать, mes amis, для сплоченной группы вы как-то не очень… сгруппированы.

— Мы вместе еще совсем недавно, — объяснил ему Холгар.

— И нас уже тошнит друг от друга, — проворчал Джеми, доставая из кармана черной кожаной куртки пачку сигарет. — Закуришь, Антонио?

Дженн с тревогой смотрела, как бойцы Сопротивления наблюдают за поведением саламанкийцев. На лицах их читалось недоверие. И беспокойство. Зачем Джеми старается задеть Антонию? Неужели хочет, чтобы они поняли, что он вампир? Неужели он так ненавидит его, что готов подвергнуть риску возможность спасти Хеду?

Джеми ухватил губами сигарету и вытащил ее из пачки. Потом взял со стола свечу и прикурил. В комнате висело неловкое молчание. Дженн уронила голову на грудь. Она уже погружалась в сон, слушая звуки как сквозь пелену. Вдруг Дженн увидела перед собой Сан-Хуана де ла Круса; он молился один в своей темной келье.

Куда же ты схоронилась,

Покинула меня с моими стенаниями, о, Возлюбленная моя?

Ты бежала, как олень,

Ранив меня,

Я бросился за тобой с плачем, но ты пропала.

Антонио де ла Крус, где же душа твоя?

* * *

Антонио проводил Дженн в монашескую келью, которую для нее отвела Сюзи. На столике возле койки горел светильник на батарейке; Сюзи протерла от пыли и паутины белые оштукатуренные стены. Матрас на кровати был застелен свежими простынями с цветочным узором (на нижней простыне пурпурные фиалки, на верхней алые розы) и накрыт мягким белым одеялом; в головах лежали взбитые подушки в белоснежных наволочках. Над кроватью висел простой крест. Ему нравился скромный и опрятный вид их нового жилища. Антонио вообще любил аскетическую простоту во всем, он в ней вырос. И ему не пришлось ломать себя, когда, поступив в семинарию Саламанки, он давал обет бедности.

Но вот целибат — обет безбрачия — это другое дело. Он с вожделением посмотрел на юную девушку в своих объятиях, тряхнул головой и осторожно уложил ее на кровать. Она вздохнула, но не проснулась. Он убрал с ее лба пряди темно-рыжих волос и не поддался искушению поцелуем расправить морщинки тревоги вокруг ее глубоко запавших глаз. Слепому видно, как она переутомилась, бедняжка. Он смотрел на нее и вспоминал, как он уходил из дома поступать в семинарию, мать его так им гордилась, она давала ему свое благословение, и в глазах ее светилась радость, смешанная с печалью расставания. Ее сын уже совсем взрослый. Испанию терзала гражданская война, и молодые люди покидали родные селения, чтобы воевать.

Все, кроме Антонио де ла Круса, призванного Духом Святым в Саламанку учиться и стать священником. Многие осуждали его: отец его умер, и теперь он был глава семьи. Как может он бросить мать и младших сестренок в такое время, когда рушится весь мир?

Антонио боролся, как мог. По ночам молился, просил Бога наставить его на путь истинный. И каждую ночь получал один и тот же ответ. Он должен ехать в Саламанку и стать священником.

— Господь призывает тебя, — сказала мать, осеняя его крестом и поднимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать его щеки.

Шестеро сестренок стояли возле двери и смотрели на него широко раскрытыми глазами. Самая старшая, Беатрис, держала на руках единственного братишку Эмилио, названного в честь отца. Волосы Беатрис были прикрыты черным платком: жених ее погиб во время перестрелки в горах. Она поклялась не выходить замуж, и, если позволят семейные обстоятельства, после похорон уйти в монастырь. Но семье отчаянно нужны деньги, которые она зарабатывала шитьем. В семье работали все, кроме разве Эмилио. Рашель, например, самая младшая, собирала сухие ветки деревьев и продавала, как дрова.

Все говорили, что он должен ехать. Все, за исключением Розалиты Фернандес.

Роза недавно приехала из Мексики; на голове у нее были две иссиня-черные, блестящие косички, петельками приколотые к голове, прическу украшали огромные цветы из сатина; платье с потрясающей мексиканской вышивкой, было украшено множеством кружев и ленточек. Роза. Розалита. Лита.

А какая у нее была походка! Она шла, приплясывая на ходу, кружилась и что-то постоянно напевала; ей было всего шестнадцать лет, она была так красива, так обольстительна. Лита была племянница их соседей, никто не знал, зачем она приехала в Испанию, ведь все, у кого были родственники в Мексике, наоборот, старались поскорее уехать подальше от ужасов гражданской войны в Новый Свет. Но Лита приехала одна. Сначала она была пуглива, но ей очень хотелось, чтобы ее здесь приняли, как свою.

Все мужчины сходили по ней с ума. И он в том числе. А Лита — только он один называл ее Литой — утащила его однажды за сарай и поцеловала, взяла его за обе руки, положила их себе на талию и хихикала, глядя, как он смущается. Он был страшно смущен. Никто из его знакомых девушек не вел себя так, как она. Он был для них как запретный плод, сын селения, обещанный Богу. Они относились к нему, как к евнуху.

А она дразнила его, шептала на ухо, как будет это приятно, как сладко, хотя они не делали ничего из того, что она ему нашептывала.