Проклятие рукописи - Сергей Пономаренко

— Надо все время что-то делать, а не ожидать с нетерпением, когда рабочее время закончится. Учитывая ваше умение и желание, мы с вами не сработаемся. Еще немного, и по поводу ваших деловых качеств я буду говорить с начальником лаборатории. — Тут он повысил голос и добавил, чтобы совсем добить меня: — Я поражаюсь! Неужели на должность лаборанта нельзя было найти кого-нибудь пошустрее и потолковее?

— Я буду стараться, Иван Дементьевич, — испуганно произнес я, а внутри у меня все клокотало от гнева. — Дайте мне возможность исправиться.

— Хорошо, поверю вам. А пока садитесь за печатную машинку, а я вам продиктую результаты последнего эксперимента, будь он неладен! — в сердцах высказался Иван Дементьевич. — Вы что, по-прежнему печатаете одним пальцем? Никак не можете выучить на память клавиатуру?! Мои нервы этого не выдержат — вот мои записи, разбирайте сами, если что — спрашивайте! А после работы зайдите к Михаилу Соломоновичу, что-то он уж слишком расхворался. Вы знаете, где он живет?

— Да, конечно. — Я кивнул, а сам подумал: «Не только, где он, но и где ты живешь, знаю прекрасно!»

О том, что надо навестить Михаила Соломоновича, я вспомнил поздним вечером, закончив разбирать каракули Ивана Дементьевича и печатать отчет. Крайне уставший, я без особого желания отправился выполнять поручение, не ожидая, что в результате изменится вся моя жизнь.

Михаил Соломонович жил в районе Пресни, почти на самой окраине, в четырехэтажном сером неприглядном доме. Я знал, что он занимал квартиру в полуподвале, и, подойдя к дому, не пошел сразу к нему, а попытался заглянуть внутрь через окошко, расположенное в приямке. Хотя оно было затянуто плотной черной материей, мне повезло: на подоконнике стоял цветок в горшке, и он не дал закрыть окно полностью. Через эту щель я увидел сидящего за столом Михаила Соломоновича, бодро уминающего щи из миски.

«Видно, совсем выздоровел, раз аппетит есть», — подумал я и, подойдя к двери, постучал. Ждать мне пришлось долго, а открыла мне девушка невообразимой красоты, я только увидел ее, и сердце у меня в груди затрепетало, словно собиралось птичкой взлететь в небо. Словом, я растерялся и едва слышно пробормотал, что хотел бы видеть Михаила Соломоновича.

Вдруг девушка заплакала и сообщила, что Михаил Соломонович совсем плох, утром приходил врач, сказал, что надежды никакой. Если бы я пару минут назад не видел за столом ужинавшего Михаила Соломоновича, то поверил бы ей безоговорочно. И кто бы не поверил — красоты она была ослепляющей! Но я уже понял, что она беззастенчиво врет, только не знал причины. Я напросился войти, чтобы все же повидать Михаила Соломоновича. Тот, как она и говорила, оказался в постели, вроде как в полубессознательном состоянии, лишь изредка издавал жалостливые стоны. Фитиль керосиновой лампы был прикручен, так что картина умирающего была нарисована вполне правдоподобно. Они играли комедию, и я в эту игру включился, сочувственно кивая. Я узнал, что девушка — дочь Михаила Соломоновича, а зовут ее Рут.

Всю обратную дорогу у меня перед глазами так и стоял ее прекрасный образ, с ним я и заснул в общежитии, обнимая подушку. А ночью, во сне, на меня обрушился ужасный кошмар, от которого, проснувшись, я не сразу пришел в себя. Но это было еще не все: ранним утром у дверей общежития меня поджидала бледная и взволнованная Рут, пронзившая меня таким взглядом, что я был мгновенно околдован и готов выполнить любое ее приказание: идти за ней следом на край света или прыгнуть с моста в зимние воды Москвы-реки. Ее просьба показалась мне весьма странной и непонятной: ничему не удивляться, никому ничего не рассказывать, а вечером прийти к ней для разговора. Приглашение навестить ее вечером прозвучало как музыка, и все остальное было не важно. Уже уходя от меня, еще не пришедшего в себя от ее появления и просьбы, она обернулась и сказала: «Самые страшные кошмары — это те, которые не снятся, а происходят наяву». Эти слова были произнесены нежным голоском, а у меня по спине мурашки побежали — уж не имеет ли она в виду приснившийся мне ужасный сон?

На работе я рассказал Ивану Дементьевичу, что застал Михаила Соломоновича в самом плачевном состоянии, а в своем донесении предполагал написать о странном спектакле, разыгранном Михаилом Соломоновичем и его дочерью. Вспомнив о приглашении Рут, я решил ничего об этом не писать, пока вечером с ней не переговорю. А в полдень по лаборатории пронеслось известие, что Михаил Соломонович умер и завтра похороны. Эта новость совсем сбила меня с толку, и я с нетерпением ожидал конца рабочего дня, чтобы отправиться к Рут.

К моему удивлению, информация оказалась верной, у двери уже стояла крышка некрашеного соснового гроба, в комнате две старушки что-то бормотали, сидя возле покойного, а печальная Рут была одета во все черное. На двух табуретках стоял гроб с телом Михаила Соломоновича, с опавшей грудной клеткой, в стареньком, но чистом костюмчике с галстуком в горошек. А меня не покидало ощущение, что спектакль продолжается, но я не мог уяснить цель всего этого. Бездыханное тело Михаила Соломоновича в гробу напомнило мне произведение Шекспира «Ромео и Джульетта», где якобы умершую Джульетту хоронят в склепе, да и в «Графе Монте-Кристо» есть похожий эпизод. Если могли такое делать в те времена, почему сейчас подобное невозможно?

Рут сразу после моего прихода спровадила старушек, предложила мне выпить чаю и уже не напоминала убитую горем дочь. От чая я не отказался, лишь не удержался и с иронией заметил, что в гробу Михаил Соломонович выглядит как живой, и предположил, что завтра на похоронах будет много народу, в том числе и сотрудники нашей лаборатории.

Она со мной согласилась относительно вида отца, а по поводу похорон сказала: «Завтра на его похоронах буду присутствовать только я». А потом заявила, что мне долго не надо здесь рассиживаться, так как меня уже ищут. Мне показалось, что между мной и ею установилась некая связь и, ведя вроде обычный разговор, как принято в таких случаях, оба мы вкладываем в слова скрытый смысл и понимаем, что каждый хочет сказать. Она явно поняла, что я разгадал их хитроумный спектакль, но, к моему удивлению, ничего не делала, чтобы убедить меня в обратном. Выпроваживая меня за дверь, она сказала, что этой ночью мне кошмары сниться не будут, так как я вряд ли буду спать. Совсем сбитый с толку ее словами, я отправился в общежитие, и там меня в самом деле разыскивали. Было решено в эту ночь покончить с врагами, окопавшимися в лаборатории, — произвести аресты. Григорьев сообщил, что начальство довольно моей работой и я уже зачислен в штат управления, мне присвоено звание сержанта НКВД. Поэтому моя секретная работа в лаборатории заканчивается и я должен принять непосредственное участие в арестах.

Сбылась моя мечта — я увидел, как арестовали Ивана Дементьевича, но когда его, трясущегося от страха, запихнули в черную «хлебовозку», вместо удовлетворения я ощутил к нему жалость и тут же постарался изгнать из своей души это вредное чувство. В ту ночь мне и в самом деле не пришлось спать — мы мотались по всему городу и в конце концов забили фургон арестованными до отказа. В списке подлежащих аресту я увидел фамилию Михаила Соломоновича и сообщил, что тот сегодня умер после длительной болезни и что завтра похороны. Григорьев, руководивший операцией, ругнулся и спросил, с кем тот жил, — жена, дети есть? Я, внутренне холодея, сказал, что тот жил один и похоронами занимаются соседи. К счастью, Григорьев поверил мне, и черная «хлебовозка» проехала мимо полуподвала с красавицей Рут. Наконец я понял смысл разыгранной комедии, но также понял, что стал соучастником преступления. Неясно мне было, каким образом Рут узнала о предстоящем аресте ее отца, если мне стало известно об этом несколько часов назад.