Инга Артамонова. Смерть на взлете. Яркая жизнь и трагическая гибель четырехкратной чемпионки мира - Владимир Артамонов

– Володя, помири меня с Ингой…

В глазах мольба, присмиреет, выглядит несчастным.

Чтобы показать, что решение Инги значимо, говорю:

– Если уж Инга решила, то ее трудно отговорить…

Но он пойдет даже к тем, кого и не очень жалует, к нашей маме, Анне Михайловне и бабушке Евдокии Федотовне, лишь бы вырвать шанс на восстановление отношений с Ингой. Глядя на него, такого убитого горем, сникшего, невольно подумаешь, может, действительно, какие-то сказанные им резкости случились в запальчивости, бог с ним, человек осознал и никогда в дальнейшем не повторит их.

Но быстро все менялось в нем.

Что же такое происходило – мгновенное ли ощущение себя беспомощным без Инги, приучившей его жить беспечной жизнью за чужой спиной, естественное ли человеческое покаяние после своих неудобных поступков, или любовь? Почему же после возвращения их отношений в прежнее русло все его гадости вновь лились мощным потоком? Может быть, ему приятно было потешаться над Ингой и это было для него своего рода «гурманство»?

Инга, когда обидится после ссоры с Ворониным, вся осунется, замкнется, молчит. С лица слетает прежняя веселость, появляются озабоченность и задумчивая печаль. В такие минуты я думал, как изменилась она, какой была фантазеркой – в детстве, юности, девичестве. Например, первые годы появления ее в большом спорте она сбивала с толку журналистов, сообщая о себе много фантазий, которые переполняли ее всю с самого детства и в которые она сама же потом верила. То она окончила хореографическое училище при Большом театре и в дальнейшем думает совершенствоваться в искусстве танца, то – архитектурный институт, то, на худой конец, – физкультурный… Хотелось достойной жизни, но она могла быть только в мечтах.

Кстати, о ее фантазиях вспоминают многие. Вот тренер ее по академической гребле Я. К. Наумова: «Инга отличалась фантазерством. Она могла себе что-то вообразить, а потом сама в это верить. Причем на эту ее черту я обратила внимание еще в ее ранний период… Так… еще в детстве она говорила, что учится в школе Большого театра и сама потом в это верила… У нее был острый и находчивый ум… Инга была экспансивным человеком. У нее часто и быстро могло меняться настроение» (т. 4, л. 60, об.). Добавляет она к этому и такие свои наблюдения: «Держалась она всегда просто. У нее никогда не было рвачества, зазнайства».

Но фантазии у Инги не были беспочвенны. Ее отличала высокая артистичность, и я уверен, займись она актерским искусством, была бы примой первой величины!

Я рассказывал, что она и великолепно рисовала. Такая была у нее сноровистая, ловкая рука, из-под которой выходили великолепные пейзажи, портреты, выполненные в карандаше! Думаю, что Инга могла бы стать замечательным художником.

А чемпионство ее в большом спорте, мировые рекорды, выигрыш ею четырежды мировых первенств (она впервые в мире добилась такого в женском конькобежном спорте) и пять раз всесоюзных – разве обошлись без ее фантазий, артистичности, когда она, еще не будучи чемпионкой, воображала себя ею и, не будучи артисткой, представляла себя в этой роли, выступая не на сцене, а на ледяной дорожке? Вызывая восторги зрителей своим упорством, жаждой быть самой лучшей, не превзойденной никем, доставляя всем безграничную радость красотой своего бега! Истоки ее побед зарождались именно в ее фантазиях, помноженных на эмоциональность и сильную впечатлительность.

Многие знакомые воспринимали фантазии Инги в отрыве от ее выступлений в большом спорте и потому как бы вырывали их из контекста. И это, конечно, неверно. Мне даже кажется, что зрители, болельщики понимали ее в большей мере, чем некоторые тренеры, отдельные спортсмены, те, кто, казалось бы, должен знать ее лучше.

Для снятия напряжения и чтобы вновь вдохновиться восхищениями окружающих, Инга любила блеснуть красноречием, что-то рассказать интересное. И ее приятно было слушать. Чувствуешь порой, что она фантазирует, но все равно не оторвешься от ее рассказа. Это отмечали многие подруги по сборной, вообще знакомые. Вот такое соединение артистичности с фантазированиями во многом помогло ей войти в число самых выдающихся спортсменов мира. Я бы так сказал: она была спортсменкой с артистическим уклоном и редким складом психики, помогавшим ей воображать себя то в роли необыкновенной чемпионки (и таковой она в конце концов и становилась), то блистательной артисткой, покоряющей сердца зрителей, но на беговой дорожке (и это ей также удавалось).

Она всех притягивала к себе как магнит. За нее болел весь стадион. Она словно делилась с людьми тем своим состоянием жажды добиться чего-то большого, важного в жизни, которое понятно любому, и, если ему не удается это осуществить в жизни, он в душе все равно остается мечтателем, романтиком, ребенком. И она напоминала каждому об этом хорошем, добром состоянии души. Потому-то и была любима всеми.

…Связана была с ее фантазией и такая в ней черта: умышленно на себя что-то наговорить – чтобы вроде бы проверить людей, примут ли они эту ее абракадабру, поймаются ли на столь нехитрую наживку, догадаются ли, что все это ею придумано, чтобы убедиться в том, насколько люди могут быть самостоятельными в своих суждениях и оценках? Словно этим она хотела сказать: «Люди, имейте всегда свое мнение, не сбивайтесь на чужое, пойте только своим голосом». (Помните, как в истории с Моцартом? Начинающий композитор спрашивает: «Маэстро, а с чего нужно начинать писать музыку – с оперы или с сонаты?» – «С сонаты», – отвечает Моцарт. «Да, но вы-то начинали с оперы!» – «Да, но я-то ни у кого не спрашивал».)

Ее жажда что-то интересно рассказать была для нее средством, чтобы снять тренировочное напряжение, нейтрализовать последствия тренировочной монотонности. Совершенно интуитивно она выбрала это средство себе, как и научилась, в том числе и для расслабления психики, вязать, шить, кроить…

И еще она нередко говорила, что век у нее будет короткий. Это, знаете ли, такое романтическое кокетство. Вряд ли это нужно было ей делать. Очевидно, Воронин тоже это не раз слышал. Услышанное для кого-то становится навязчивой идеей. Может быть, оно засело в его подсознании! Короткий век? Ну что ж, так тому и быть!

Воронин попрекал свою жену прошлым, что она раньше встречалась с кем-то. Попрекал молодостью! Но сам же признался в своих показаниях, что не имел ни одного конкретного факта супружеской неверности Инги. Даже суд – нейтральная сторона – исключил этот вопрос из рассмотрения как некорректный. Это искусственно преподнесено Ворониным и его сторонниками – чтобы раздуть из мухи слона, ведь ничего другого-то в его оправдание придумать было невозможно.

…Что же касается самого Воронина, то, повторяю, глубинная причина его падения – его деградация как личности, потеря себя, зависть к жене из-за внимания к ней людей как к великой спортсменке и очень обаятельному и хорошему человеку.

В показаниях Бориса Стенина есть слова о том, что в Перми он увидел сидящую в углу Ингу, которая была чем-то подавлена. Напомню их: «Инга была чем-то подавлена. Пока мы устраивались в гостинице, она сидела в углу и даже не встала со стула. Это было не похоже на нее».