Инсектопедия - Хью Раффлз

Коммандо тоже участвует в разговоре. А потом говорит мне, что когда-то работал в деревне под названием Дан мата Соуа, примерно в ста километрах к северу отсюда. Надо туда заехать, говорит он. Тамошний вождь может рассказать нам о нашествии саранчи в 2005 году. Очень интересная история. И тут я замечаю за толпой Забеиру. Он держит tia и отмеряет ею насекомых, которых принесли женщины. К ужасу продавщиц, он заполняет миску с верхом, наваливая в нее всё больше. Когда он высыпает миску в свой мешок, в ней, наверно, на 40 % больше насекомых, чем полагается. Наблюдая за этим, я вспоминаю, что, когда он торгует на Касува Мата, он всегда вносит дополнительные «социальные платежи», как он добавляет в миску столько-то насекомых, исходя из статуса покупателя (например, вдова может получить побольше), и houara сыплются через край его миски в знак великодушия, – правда, те горки несколько скромнее, чем те, которые он наваливает сегодня.

В Маради мы вернулись без происшествий. Прежде чем мы уехали обратно, девушку, которая варила houara, снова вызывают: пусть рассыплет их на синем полотнище, чтобы мы посмотрели, как они сушатся на солнце. Забеиру выражает удовлетворенность программой, выполненной в этот день. Когда мы подъезжаем к городу, он спрашивает, скоро ли я сюда вернусь. Я не могу назвать ему четкую дату, и мы все погружаемся в собственные мысли. Когда мы приезжаем в дом Забеиру, он резко меняет стиль поведения. Отбросив сентиментальные условности, он требует плату за свои услуги, – видно, позабыл, что наша поездка задумывалась под флагом дружбы народов и что он уже неплохо заработал на женщинах из Дандасая. Карим негодует, и мы вступаем в напряженные переговоры, а Забеиру отказывается нас отпускать, пока мы не приходим к неудовлетворительному компромиссу.

Оставшись втроем, мы снова едем по городу в раздраженном настроении. Но оно скоро проходит. К нам возвращается целеустремленность, когда мы решаем последовать совету Коммандо и на следующий день отправиться спозаранку в Дан мата Соуа.

По данным Всемирного банка, зона нашествий criquet pèlerin охватывает 20 % пашен и пастбищ нашей планеты – двадцать восемь миллионов квадратных километров в шестидесяти пяти странах. Меры их сдерживания – преимущественно наблюдение и опрыскивание химпрепаратами – направлены на предотвращение массового размножения и на истребление насекомых в зоне рецессии – засушливой центральной области этого региона площадью шестнадцать миллионов квадратных километров, где скапливаются насекомые. Логика проста: едва личинки, объединенные в кулиги, претерпят последнюю линьку, сделавшись крылатыми взрослыми особями, и стая поднимется в воздух, будет только один способ защитить посевы – активно истреблять насекомых на месте, но у этого метода крайне невелики шансы на успех. Защита посевов в деревне, объяснял нам профессор Махамане Сааду, – признак неудачной профилактики в зоне рецессии. Это означает, что деревни применяют огромное количество пестицидов (в том числе вещества, которые в Европе и США под запретом), создавая риск как для деревенских жителей, которые применяют химию (часто они не имеют защитной одежды и не обучены технике безопасности), так и для пищевой цепи и источников воды в этом населенном пункте.

Как и обещал Коммандо, вождь Дан мата Соуа охотно поведал нам о нашествии. Саранча прилетела с запада, сказал он. Это было в октябре, сразу после сезона дождей. Просо созрело, но жатва еще не началась, зерно оставалось на полях. Худший момент из возможных.

Вначале насекомых было совсем немного: разведчики, как выразился Чинуа Ачебе, высланные осмотреть местность.

Саранча появилась около полудня. Тревогу забили дети, прибежавшие с полей. Но никто из взрослых не пошел смотреть, что там происходит. Все знали: слишком поздно. К сумеркам прибыла стая.

На следующее утро деревня была захвачена. Houara покрыли толстым ковром землю. Покрыли толстым ковром буш. За ними не было видно почвы. Не было видно проса. Люди пытались их прогонять. Действовали сельскохозяйственными орудиями и голыми руками, разводили огонь. Пытались спасти просо, обрывая его руками со стеблей. Но что тут можно было сделать – разве что сваливать колосья на землю? Оборачиваешься – а все колосья покрыты насекомыми.

На второй день с утра maigari и группа старейшин отправились в ближайший город, Дакоро, чтобы предупредить Службу сельского хозяйства. Обычно, сказал нам maigari, Служба сельского хозяйства не обращала внимания на местные проблемы. Но в тот день чиновники приехали. Осмотрев поля, посоветовали молиться. Больше ничего предпринять нельзя, сказали они. Однако в тот же день прилетел самолет, чтобы опрыскать район пестицидами. Когда он пролетал над деревней, houara взлетели. Вначале казалось, что они покидают деревню, но вместо этого они атаковали самолет. Летели прямо к нему, облепили кабину, роились над крыльями, пытаясь направить самолет вверх, отогнать его от деревни. Пилот поменял тактику. Поскольку он не мог снизиться, он попытался опрыскать насекомых в воздухе, но они рассеялись, и химия не возымела большого эффекта. Насекомые действовали дисциплинированно и организованно. Казалось, у них был командующий, и они выполняли приказы. Каждый день они приступали к работе ровно в восемь утра. Нет, не потому, будто до этого часа было холодно. Так думают все: они, дескать, ждут, пока их крылья согреются на солнце.

Но нет: просто у них есть рабочий день. Как у белых людей. Они начинали в восемь утра, непременно в это время – не раньше. Когда восемь утра близилось, они нетерпеливо ерзали, готовились взлететь. Командующий отдавал приказ, и они начинали.

Поднявшись в воздух, они летели низко, высматривая на земле пищу, всегда готовые совершить посадку. В шесть часов вечера они прекращали работу. Да, как армия с командующим. Это умные насекомые. Казалось, у них были бинокли. Если они что-то оставляли несъеденным, то разворачивались и возвращались, чтобы всё докончить. Если одно насекомое получало травму, они разворачивались, возвращались и съедали павшего товарища вместо того, чтобы бросать его на марше.

Некоторые люди по утрам поджигали насекомых, когда те, скопившись на месте, ждали приказа. Это была ошибка. Это их только провоцировало. Если людям удавалось убить сколько-нибудь насекомых – допустим, на один мешок, – можно было не сомневаться: скоро прибудет вдвое больше, чтобы занять их место. Никто уже не ходил на поля. Выходя из домов, люди закрывали лица. Взрослые не пускали детей в буш.

На третий день саранча улетела. Проса не осталось вообще. Саранча съела всё просо. Но она оставила кое-что свое. Через две недели прыгающие личинки вылупились из яиц и выбрались из земли.

На сей раз нашествие было намного хуже прежнего.

Маленькая девочка подошла по песку к раскидистому дереву, в щедрой тени которого мы сидели. Воздух днем был горячий и затхлый. Издали слышались ритмические удары: женщины толкли просо.

Maigari продал девочке несколько бульонных кубиков. Мужчина с узким лицом, работавший на ручной швейной машинке, подхватил нить рассказа, а мы, остальные, – шесть мужчин и две женщины – слушали.