Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны - Язон Туманов

Медленно движется обход. Проходит не менее получаса, прежде чем офицер и боцман достигают до поворота на 90 градусов вправо, на восток, ибо пристань выстроена глаголем. Вдоль этого мола, с внутренней стороны, стоит императорская яхта «Александрия». Здесь гранитные глыбы еще крупнее, чем в первой части; в свежую погоду в наружную обшивку гулко бьет волна, эхом отдается во все углы, и сквозь щели потоками льется зеленовато-мутная водичка Маркизовой лужи.

Когда осматривающие проходят то место, против которого стоит яхта «Александрия», там тьма еще более сгущается, ибо свет проникает сквозь щели лишь наружной, мористой стороны мола. Пробираясь вдоль стенки, Накатов заглядывает в щель: прямо против него, упираясь в мягкие кранцы, – огромное колесо яхты, прикрытое кожухом, на котором тускло поблескивает в полумраке звезда Андрея Первозванного; на рельефе внутреннего белого ободка звезды голубой краской выведен девиз ордена – «За веру и верность».

За «Александрией» вновь значительно светлеет, и Накатов с Круминым быстро проходят остающийся кусочек мола. В этой части они больше смотрят себе под ноги, нежели по сторонам, ибо Государь туда не доезжает, а в этот день, вообще, северный мол не представляет большого интереса, ибо Государь сядет в катер на западном. Дойдя до конца мола, Накатов и боцман начинают обход в обратном направлении, придерживаясь другой стороны. Обход длится часа полтора.

Когда они вылезают из-под мола и, заперев дверцу, поднимаются наверх, Накатов, жмурясь от яркого солнца, поднявшегося высоко за то время, пока он был в преисподней, видит шагающую в гавань маленькую фигурку генерала Аренса. Накатов идет к нему навстречу и, встретив его у головы мола, подходит к нему с рапортом. Он докладывает о произведенном осмотре под молами и о том, что по Петергофской военной гавани особых происшествий не случалось. Приняв рапорт, генерал жмет руку дежурного офицера и, сопровождаемый им и Круминым, начинает обход гавани.

Там уже все в движении. На императорских яхтах и судах охраны – утренняя приборка в полном разгаре. Ритмически постукивая, работают помпы, поливая палубы; в тихом утреннем воздухе слышно, как шуршат скребки и звонко бежит через шпигаты забортная вода. Доносятся сердитые окрики боцманов…

Рядом с «Маревом» стоит царский паровой катер «Бунчук». На его медную трубу уже больно смотреть, до такого блеска она надраена. Его команда – это гиганты, каких едва ли было много даже в гвардии Фридриха Великого. Да оно и немудрено; Гвардейский экипаж пополнялся самыми высокими людьми России. Когда в Петербург прибывали новобранцы, отобранные воинскими начальниками со всей необъятной России для гвардии, право первого отбора принадлежало Гвардейскому экипажу.

Генерал Аренс подходит к краю мола и останавливается над «Бунчуком». Команда его, по команде старшины, приостанавливает работу и становится «смирно».

– Здорово, молодцы! – звонким голосом кричит им генерал.

– Здравия желаем ваш…. ство! – дружно несется с «Бунчука».

– Продолжать приборку!

Гиганты с новым рвением принимаются за надраивание медяшки, которая и без того уже горит как жар в утренних лучах солнца.

Генерал поворачивается и идет к казарме гаванской команды. Подойдя к месту, где стоят катера охраны и «Колдунчик», он поочередно здоровается с командами этих судов!.. Они укомплектованы флотскими, которые после гвардейцев выглядят пигмеями, а сам «Колдунчик», после «Бунчука» и «Марева», кажется мусорной баржей. На палубе его стоит его командир – enfant terrible Петергофской гавани – поручик по Адмиралтейству Паша Николаев, в грязной, засаленной фуражке, в подстать ей по чистоте синем суконном кителе, на плечах которого тускло поблескивают мятые адмиралтейские погоны, в обвисших сзади огромной мотней штанах.

Нос генерала Аренса при виде «Колдунчика» и его командира слегка морщится.

– У вас все готово к выходу? – кричит ему генерал с берега.

– Сейчас снимаюсь, ваше превосходительство, – отвечает с борта Паша.

– Так вы, того, смотрите, не попадайтесь на пути «Бунчука», когда на нем будет идти Государь! – в голосе генерала слышится тревожная нотка.

– Да нет, ваше превосходительство, я сегодня работаю далеко в стороне, – успокаивает его командир «Колдунчика».

Генерал идет дальше.

На «Разведчике» и «Дозорном» – та же картина, что и на императорских яхтах, – приборка в полном разгаре. Команды на них тоже флотские, но по блеску и умопомрачительной частоте кораблики эти не уступают яхтам. Все еще слегка сморщенный после лицезрения «Колдунчика», нос генерала Аренса принимает свой нормальный вид, когда он окидывает взором стоящего первым «Дозорного». По свистку боцмана команда его становится «смирно». Генерал весело здоровается с людьми и шествует дальше.

На «Разведчике» за приборкой наблюдает сам командир его, маленький, коренастый, с начинающим уже округляться брюшком, самый пожилой офицер охраны, капитан 2 р. Сонцов. Завидев шествующего генерала Аренса, он спускается по сходне на мол и идет к начальству навстречу. Подойдя к нему, он рапортует генералу, что на корабле Его Величества «Разведчик» особых происшествий не случалось. Пока он сообщает эту приятную новость, все держат под козырек – и сам генерал, и шагавшие с ним рядом лейтенант Накатов, и сопровождающий их как тень боцман Крумин. Приняв рапорт, генерал здоровается с Сонцовым и все трогаются дальше. Сонцов сам, с мола, командует своей команде «смирно».

– Продолжать приборку! – говорить Аренс, поздоровавшись с командой «Разведчик». Когда генерал со своей свитой проходит его корму, капитан Сонцов оставляет его и возвращается к себе на корабль.

Аренс идет дальше, хотя дальше смотреть уже нечего, – десятка через полтора шагов мол уже кончается. На краю мола лежит на животе какая-то долговязая фигура и, сильно перегнувшись через край, что-то закрашивает, макая кисть в стоявшее подле нее ведро. Должно быть, исправляет грехи неуклюжего «Колдунчика», который незадолго перед тем при своем выходе или входе в гавань ободрал облицовку мола, и матрос замазывает безобразие в виде светлого пятна на свежеободранном дереве. Услышав приближающиеся шаги, работавший матрос смотрит назад, через плечо, и, увидев подходящего генерала, торопливо поднимается и, взяв в руки ведерко, вытягивается во весь свой гигантский рост. Генерал, как Гулливер в стране великанов, смотрит на него снизу вверх и ласково здоровается:

– Здорово, человек с ведром!

– Здравия желаю, ваше… ство! – радостно отвечает владелец ведра.

Став на краю мола, генерал любуется яхтой «Александрия». Отсюда до нее совсем близко и можно рассмотреть на ней каждую заклепку.

Приборка на яхте уже закончена. В мокром еще, точно полированном борту «Александрии» отражается солнце, и на это отражение так же больно смотреть, как и на самое солнце. Целые потоки отраженного света льются и от огромного нактоуза компаса на мостике яхты и от облицованных медью ручек штурвального колеса. Палуба, свежевымытая и выскобленная, блещет чистотой умопомрачительной. Из тонкой камбузной трубы вьется дымок. Легкий утренний бриз доносит, попеременно, целую гамму запахов, то дымком, то скипидарным духом свежей краски, то нагретой уже солнцем морской воды…