Ласка сумрака - Лорел Гамильтон

Его темные глаза стали пустыми и черными, как у куклы. Вэтом хорошеньком игрушечном лице не было ничего особенно доброго.

Я подняла руку, и он приземлился на нее. Он был тяжелее, чемказался на вид, более плотный. Я помнила, что Нисевин полегче, больше костей,чем мышц. Она ощущалась такой же скелетообразной, как выглядела. Шалфей был...помясистей, вроде бы в его тонком теле было побольше вещества, чем у Нисевин.

Его крылья замерли, точно как огромные крылья бабочки. Онслегка ими помахивал, глядя на меня, и я подумала, не машут ли они в ритме егосердца.

Взлохмаченные светло-желтые волосы, густые и прямые,небрежными прядями спадали вдоль его треугольного личика. Кое-где они касалисьплеч. Было время, когда Андаис наказала бы его за такие длинные волосы. Толькомужчинам-сидхе позволялось иметь волосы длинные, как у женщин. Это был знакстатуса, знатности, избранности.

Кисти рук у него были не больше ногтя на моем мизинце. Однойрукой он уперся в свою изящную талию, другую свесил вдоль тела, одну ногувыставил вперед – дерзкая поза.

– Я возьму плату и дам тебе лекарство для рыцаря, еслинас оставят одних, – нагло заявил он.

Я невольно улыбнулась, и от моей улыбки его взгляд зажегся ненавистью.

– Я не ребенок, чтобы смотреть на меня такснисходительно, принцесса. Я – мужчина. – Шалфей резко взмахнул обеимируками. – Маленький, на ваш взгляд, но настоящий мужчина. Я не люблю,когда на меня смотрят как на непослушное дитя.

Он почти точно угадал мои мысли – что он выглядит оченьмило, когда стоит передо мной такой дерзкий и такой крошечный. Я относилась кнему как к игрушке, как к кукле или как к ребенку.

– Прости, Шалфей, ты прав. Ты – фейри, и ты – мужчина,размер ничего не значит.

Он нахмурил бровки:

– Ты – принцесса, и ты просишь у меня прощения?

– Меня учили, что истинная царственность проявляется втом, чтобы знать, когда ты прав и когда ошибаешься, и уметь признавать ошибки,а не в ложной непогрешимости.

Он склонил голову набок, почти как птичка.

– Я слышал от других, что ты обращаешься со всеми посправедливости, как прежде твой отец, – задумчиво произнес он.

– Приятно слышать, что моего отца помнят.

– Мы все помним принца Эссуса.

– Я всегда рада, когда есть с кем его вспомнить.

Шалфей пристально вгляделся в меня. Чувство при этом,правда, возникало не совсем такое, как если бы смотрел в упор человекпокрупнее. Он словно уставился всем своим существом в мой правый глаз, хотя,очевидно, он заметил мою улыбку и правильно ее интерпретировал – а значит, онмог видеть все мое лицо. Похоже, это и был его способ смотреть в глаза. Япросто не привыкла общаться с эльфами-крошками. Мой отец всегда относился к нимс уважением, но он не брал меня с собой ко двору Нисевин, как ко двору Курага идругих монархов.

– Принц Эссус пользовался нашим уважением, принцесса,но времена меняются, и мы должны меняться вместе с ними, – почти грустносказал эльф. Он посмотрел на меня, высокомерная гримаска снова появилась на еголице – и я поборола желание усмехнуться при виде такого самоуверенного малыша.Это вовсе не было забавно или мило; он был такой же личностью, как и все в этойкомнате. Но поверить в это по-настоящему было нелегко.

– Оставьте нас наедине, дабы я мог выполнить желаниемоей королевы, и после вы получите лекарство для зеленого рыцаря.

Я обвела взглядом Дойла и Галена внутри комнаты и прочих –сразу за дверью. Холод уже качал головой.

– Мои стражи не позволят мне остаться наедине с кем быто ни было из фейри любого двора.

– Ты думаешь, я должен быть польщен тем, что онисчитают меня потенциальной угрозой? – Он повернулся на моей руке и ткнулпальцем в Дойла. – Мрак знает меня издавна и знает, на что я способен...или думает, что знает.

Шалфей снова повернулся ко мне, его голые ступни скользилипо моей коже, вызывая непривычные ощущения.

– Но мне все равно нужно уединение.

– Нет, – отрезал Дойл.

Шалфей развернулся к нему, поднявшись примерно на дюйм надмоей ладонью.

– Пойми, Мрак, все, что мне осталось, – выполнятьповеления моей королевы. Все, что у меня есть, – возможность точноследовать ее словам. То, что я сделаю сегодня в этой комнате, будет ближе всегок упоительной близости с женщиной, что я знал за очень долгое время. Неужелипопросить уединения – это слишком много?

Стражи в конце концов согласились, хоть и нехотя. ТолькоКитто по-прежнему цеплялся за мое тело, запутавшись в простынях.

– И этот тоже, – указал на гоблина Шалфей.

– Он едва не истаял сегодня. Шалфей, – возразилая.

– Он неплохо выглядит.

– Его царь, Кураг, сообщил мне, что только мое тело,моя плоть, моя магия удерживают Китто в мире людей. Ему необходимо оставаться вконтакте с моей кожей как можно дольше.

– Ты бы выбросила его из своей постели ради одного изтвоих воинов-сидхе.

– Нет, – тихо проговорил Китто. – Меняодарили милостью оставаться здесь, когда они соединяются. Я видел, как их огоньотбрасывал тени на стены – так ярко они пылали.

Шалфей слетел к поднятому вверх липу Китто.

– Гоблин, твой народ поедал моих сородичей в часывойны.

– Сильные едят слабых. Таков мир, – сказал Китто.

– Гоблинский мир, – ответил Шалфей.

– Единственный, какой я знаю.

– Ты сейчас далеко от своего мира.

Китто закопался в простыни так, что виднелись только егоглаза.

– Теперь мой мир – это Мерри.

– И тебе нравится твой новый мир, гоблин?

– Я в тепле, в безопасности, и она носит мою отметинуна теле. Это хороший мир.

Шалфей еще несколько секунд держался в воздухе, а потомспланировал на мою подставленную ладонь.

– Если гоблин даст самую торжественную клятву, чтоничего из того, что он увидит, услышит или почувствует любым из чувств, он нерасскажет никому, то пусть он остается.

Китто повторил обещание слово в слово.

– Отлично, – сказал Шалфей. Он обвел менявзглядом, и хотя весь он был не больше моего предплечья, я вздрогнула ипочувствовала сильнейшее желание накрыться чем-нибудь. Маленький красный язычок– будто капелька крови – облизал бледные губы. – Вначале – кровь,лекарство – после.

Тон, которым он произнес слово "лекарство", едване заставил меня пожалеть, что я отпустила стражей. Он был меньше куклы Барби,но в этот миг я его боялась.