Последний штурм — Севастополь - Сергей Ченнык

Хрулев нервничал. Опытный военачальник мог понимать — что-то произошло, запущенная многотысячная машина дала сбой. На его глазах упускалась реальная возможность если не нанести сокрушающий удар, то хотя бы создать проблемы для союзников, облегчить положение сражающихся на Черной речке: «Хрулев выходил из себя от нетерпения, в 9 часов, вошел в комнату, где мы сидели, сел в кресло и обращаясь к Самарину, спросил: “что вы думаете они делают?” — “Не знаю.” — “Бегут, подлецы!” И прибавив энергическую брань, быстро начал ходить». Понимая, что дальше так продолжаться не может, он начинает действовать на свое усмотрение. Первое что делает — пытается получить независимую информацию: «Потом послал Самарина и Макарова на поле сражения, приказав первому воротится сейчас, а второму ожидать окончания. Им надо было переправиться через бухту и по горам 17 верст проскакать до места битвы».

Но половина дня так и прошла в неизвестности. Это была личная трагедия Хрулева. Все, что столь тщательно разрабатывалось лично им, обращалось в прах: «Какая минута для вылазки! Колонны были на половине дороги и по тревоге не знали бы куда идти — к городу или на Черную речку, но желанного сигнала к начатию вылазки не было, а Сакен и Хрулев не смели ослушаться буквального приказания, тем более не знали, что делается там».

Наконец эмоциональный Хрулев не выдержал: «В это время князь Васильчиков дожидался у нас, а граф Сакен ежеминутно присылал ординарцев: нет-ли слухов. В 12 часов Хрулев, чуть не со слезами на глазах сказал нам: «дело проиграно, жутко нам будет, ступайте благодетели, распустите войска».

Реакция оказалась вполне прогнозируемой и не заставила себя долго ждать: «В войсках раздался ропот, опять заговорили про измену; они видели, какие выгодные минуты для вылазки мы потеряли. Во 2-м часу воротился Самарин, к вечеру приехал Макаров; они привезли убийственные вести и слова Хрулева вполне оправдались».

Все поняли — дело проиграно…

Когда командование начало понимать ситуацию, оно приняло решение давать команду полкам на выход из сражения. К этому времени не введенной в бой была лишь 4-я пехотная дивизия, которая «…была задержана при спуске с Мекензиевой горы по одной дороге, огибающей ее утесы, патронными ящиками, лазаретными фурами и разным обозом, загромоздившим путь, и потому эта часть пехотного резерва находилась от места боя у Трактирного моста в расстоянии более четырех верст».

Союзники не преследовали отходивших. Впрочем, преследование потерпевшего поражение или просто выходящего из боя противника не использовалось ни в одном из сражений в Крыму. И причина здесь даже не в измотанности войск или больших потерях, как любят утверждать отечественные авторы, говоря об Альме или Инкермане. Само понятие «преследование», как вид боевых действий, отсутствовало в военном искусстве середины XIX в.

До конца столетия любая военная операция отчетливо делилась на две явно выраженные части: маневр, имеющий целью поставить свои войска в наивыгоднейшее положение к моменту решительного столкновения, и само сражение. Конечно, понятие «развития успеха» предусматривалось, а преследование практиковалось активно во время наполеоновских войн. Но в период почти до начала следующего столетия практически не имелось примеров использования преследования для развития успеха. Крымская война не была исключением.

На борту английского плавучего госпиталя. 1855 г. Английский рисунок из «The Illustrated London News».

Единственным активным действием, в какой-то степени подобным преследованию, стала попытка английских улан, вышедших к полю боя, перейти Черную, но французский генерал командир кавалерийской дивизии Моррис категорически потребовал их возвращения на исходные позиции, выразившись при этом весьма грубо: «Эти чертовы англичане не успокоятся, пока их не перебьют снова». Моррис, несомненно, имел хорошее чувство юмора, а память о прошлогодней Балаклаве, где он со своими африканскими егерями вытащил британских коллег из пасти смерти, была еще свежа. Союзники посчитали дело сделанным и решили не продолжать сражение.

Получив от сбежавшего с поля сражения штаба корпуса и 5-й дивизии информацию о случившемся разгроме, князь Горчаков назначил на должность ее командира начальника Курского ополчения генерал-майора Белевцова, приказав последнему немедленно отправиться к дивизии и вывести ее остатки из боя.

«Встретив дивизионного квартирмейстера между батальонами Архангелогородского полка, получил от него доклад обо всем происшедшем прежде, и о том. что дивизия вынуждена для своего устроения несколько отступить в близлежащую лощину, отчасти обеспечивающую он неприятельского огня. Генерал Белевцов, соглашаясь вполне с его представлением, приказал по прибытию в помянутую лощину расположить дивизию в резервном порядке и поверить батальоны полков. По поверке оказалось, что знамена сохранены, но редкое из них не имело перебитых древок в двух или трех местах; полки Вологодский, Костромской и Галицкий тут же были перестроены из 4-х батальонного в 2-х батальонный состав и эти сводные батальоны были слабее, нежели вступили в дело, Архангелогородский полк был выдвинут вперед, чтобы служить ближайшим прикрытием батареи, оставленной несколько впереди лощины, где расположилась дивизия».

Штурм Малахова кургана. 1855 г.

На этом стоит задержать внимание. События, связанные с потерей руководства продолжаются. Потеряв командира корпуса, чины штаба и нижестоящие чины дивизионных уровней не удосуживаются принять на себя командование, при том что в этот момент судьба квартирмейстера им неизвестна. Оставив без зазрения совести остатки дивизии под огнем и не особенно беспокоясь жизнями «солдатушек», они дружной кавалькадой убывают на доклад командующему, подальше из огня. Судя по всему, до командующего они тоже не добираются, ибо последний никого из них не видит и назначает командовать совершенного стороннего человека.

Появляются они на месте действия позже и ведут себя все также странно: «Прикрытая местностью от неприятельского огня, направляемого с Федюхиных высот и даже от ракет пускаемых с Сапун-горы, — дивизия оставалась в ожидании дальнейших приказаний. Тут приезжал к нам генерал-квартирмейстер Бутурлин, выслушал приведенный выше рассказ Медиикова об атаке горы Вологодским полком, сказал генералу Белевцову, что этого майора надобно представить Главнокомандующему, — и уехал, вероятно к Главному Штабу. Потом приехал генерал-майор Вранкен, перевязав раненную руку, но не принимал от генерала Белевцова командование дивизией».