Борель. Золото - Петр Петров

Гурьян записал последние слова иностранного специалиста и, не поднимая головы, спросил:

— А чем вызывается это объединение?

Застывшие глаза Гирлана остановились на Вандаловской.

— Будет един машина, един руководство… Так решило «Главзолото».

Директор подошел к столу и взял географическую карту.

— А вот эти реки, болота и хребты? А расстояние около трехсот километров — это как? — Руки Гурьяна нервно дрожали.

Члены бригады потянулись к карте. Никто из них не заметил, как вошел главный инженер. Грубоватые пальцы директора скользили по хитрой паутине извилин.

Бутов не вытерпел:

— Да-а! — Слово это ударило, как брошенный с обрыва камень.

Туго обтянутые сероватые щеки Гирлана шевельнулись, но он джентльменски выпрямился и откинул тщательно причесанную голову к стене. Весь его вид говорил «Если не желаете слушать — наплевать».

Однако иностранный специалист не выдержал позы, когда Клыков подверг критическому разбору его план и историю постройки обогатительной фабрики. Сегодня он волновался. Острые глаза инженера жарко вонзились в лицо иностранца.

— Товарищу Гирлану более чем нам известна двухлетняя эпопея обогатительной фабрики, — начал он. — Вся эта история только тем и занимательна, что не успевают еще засохнуть чернила на одном проекте, как уже готовится второй и третий… А постройка стоит. Сначала проектируется фабрика на двести тонн суточной производительности, затем на пятьсот, а еще позднее — на тысячу. И теперь, когда здание фабрики выросло до крыши, когда сделаны заказы на оборудование, товарищ Гирлан предлагает новую комбинацию.

— А производственная программа чахнет, — поддержал Бутов. — Правильно… Чехарда!

Антропов видел профиль изрытого морщинами, подернутого серебряной щетиной бороды лица главного инженера. Клыков смотрел в итальянское окно на волнующиеся темно-бурой зеленью сопки и был загадочен, как они. Гурьян улыбнулся Бутову, скользнул взглядом по вытянувшемуся лицу иностранного специалиста. Клыков продолжал:

— По предполагаемому размаху работы нам нужна фабрика с пропускной способностью в три тысячи тонн, на таком типе и следует остановиться.

На улице Гурьян сказал Бутову:

— Видишь, как Иван Михайлович разошелся… А ты говорил…

— Черт их поймет… голову закружили эти спецы.

Чад от гнилого хвороста, перемешанного с навозом, желтыми волнами вис над рудником. Чад вздымался к затянутому морозной индевью небу и исчезал в молочной мути облаков.

Так проходили ночи, а дни, считанные, как размеренные строки рождения, плавились в жарких схватках людей с природой. Из треста предупреждали, угрожали, предостерегали. Новая администрация, рудничная партогранизация и две тысячи шахтеров метались в кольце, в мучительной осаде со всех сторон.

За три недели до октябрьских торжеств на Улентуе создались ударные бригады шахтеров и старателей. Поделив на участки линию бремсберга, приискатели в поту, в криках, в перезвоне инструментов, под ледяным дыханием стужи углубляли канаву в груди сероглинистого увала. Земля упорно сопротивлялась мерзлотой, мелкими слоями камня, земля не хотела пускать людей к скрытым сокровищам.

На шум с сопок с грохотом откликались летящие по подвесным канатам бревна строевого и топливного леса. В сопках звенели топоры и пилы, с гулом и треском валились на мерзлую землю переспелые сосны, лиственницы, пихты.

На предназначенной для новых построек площади вздымались желтеющие широкобедрые яруса. Они выстраивались в порядок, напорно устремлялись к соединению с поселком. А в сумерках Яцков суетливо бегал среди грудившихся около шахт людей и женским голосом выкрикивал:

— Бутовская бригада!

— Есть.

— Пиши по кубометру на рыло…

— Мочаловская!

— По одному с соткой…

— Каширцева!

На двадцатый день канава пробороздила хребет от верха до ложбины, крутым склоном подошла вплоть к дробилке и рудохранилищу. Бригада Кости Мочалова в графике выработок за полмесяца заняла первое место после бутовской. Это было неожиданно для самих старателей. И разошедшийся Иван Морозов по этому поводу философски сказал:

— Корми меня, как коня, дык любова в землю загоню.

В ответ ему озорно посмеивались:

— Не пузырься, громобоец…

— Барина, поди, по ночам в молитвах поминаешь…

— Ша! — останавливал Бутов охочую до подковырок молодежь. И внушительно добавил: — Так человека к образу не приводят. Надо разъяснением и хлебом бить. Я раньше вас проклюнулся из материнского брюха и воспитание получил в скотопригонном институте. Жизни вы не знаете.

— Все равно, как зеркало, — подтверждал Морозов. — Они же слепые котята и ничаво не видели.

Впервые орловец понял, что за него заступаются по-настоящему, по-товарищески.

…Подача руды из главной шахты началась бремсбергом. Включение нового механизма отняло из поселка электроэнергию.

Но, помимо видимой экономии людской силы, этот способ дал возможность освободить конный транспорт.

Дробилки и бегунная фабрика впервые с основания рудника заработали с приличной нагрузкой. Главный инженер стоял с Вандаловской около бегунки, когда подошедший Гурьян лихо закинул на затылок шапку.

— Ну, как, товарищ Клыков?

Инженер снял очки, протирая их, часто замигал близорукими глазами.

— Такой способ механизации следует признать удавшимся, — с расстановкой ответил он.

— То-то. Но вы не забывайте, что отсюда мы соединим еще три шахты. Тогда эти калеки, — он указал на валявшуюся тачку, — пойдут собакам на спальни.

Директор встретился глазами с Вандаловской и почувствовал непривычный толчок в сердце. Что-то новое было сегодня в ее фигуре, в сверкающем взгляде, в звучном голосе.

Сторонясь от гремящего бремсберга, около стенки разреза пробрался Стуков, он махнул Гурьяну рукой и неистово крикнул:

— Вот как он прет!

Секретарь ударил шапкой о колено. Желтая пыль поднялась выше его бритой головы и исчезла, подхваченная ветром.

— Этого мало, — сказал Клыков. — При соединении остальных шахт с транспортером придется применить рудничные электровозы. Нужно немедленно делать заявки.

Он круто повернулся и направился к шахте «Соревнование». Стуков кивнул вслед:

— Такая башка богаче любой шахты, — он хитро улыбнулся директору. — А ты не втюрься в инженершу, смотри, Варя нашлепает…

Гурьяну вдруг сделалось весело. Он подхватил под руку секретаря.

— А знаешь, я тебе не говорил, как я вклепался…