Клара и тень - Хосе Карлос Сомоса

Клара знала, что Уль мог разыгрывать посягательства с гипердраматическими целями. Однако мазки были выполнены так хорошо, что, несмотря на свой опыт работы полотном, она не могла определить, где заканчивался настоящий Уль и начинался художник. Кроме того, розыгрыш не исключал возможности реальных приставаний за кулисами. Уль мог получить такие инструкции от главного художника, но неизвестно, не злоупотребляет ли он своим привилегированным положением. Провести границу было трудно, потому что между жестом художника и лаской есть бесконечное множество таинственных оттенков.

Зазвенел таймер. Оба помощника вернулись и изменили эскиз. Они велели ей встать и убрали кожаный пуф. Потом уложили ее на живот и выставили новую позу: голова поднята вверх, правая рука вытянута, левая заведена назад, левая нога вверх. Эта поза походила на позу пловца. Они вытягивали ей руки и ноги, насколько позволяли суставы. Было ясно, что они хотят написать ее в напряжении. Простого сокращения мышц было мало: они стремились подчеркнуть линии. Когда их удовлетворил твердый силуэт с вытянутыми конечностями, они снова выставили таймер и оставили ее на полу.

Это произошло в какой-то неопределенный момент во время новой позы. Она услышала его шаги в гостиной и увидела, как он присел рядом с ней. В этой позе левая грудь и половые органы были на виду: руки Уля завладели и тем, и другим.

Его движение было таким диким, что Клара не удержала неподвижность и закрылась. Тогда случилось такое, что у нее дыхание захватило.

Уль резко схватил ее за руки и развел их с непомерной, непредвиденной силой так, что она развернулась. Он впервые обращался с ней так жестоко. Более того, впервые кто-либо обращался с ней жестоко с тех пор, как ее загрунтовали. От удивления она лишилась дара речи и возможности защищаться. Художник еще больше нагнулся и впился ртом в ее шею, удерживая ее за руки. Она почувствовала его слюну, его язык, как щупальце только что пойманного и брошенного в горло кальмара, его стонущее дыхание на ее яремной вене. Она забилась изо всех сил, но Уль не ослабил хватку.

— Ты с ума сошел? — застонала она. — Пусти меня!

Казалось, Уль не слышал. Каркас очков выгибался под челюстью Клары, его рот потихоньку спускался ниже, тянулся к ее груди. Она на минуту перестала биться.

Внезапно, почти одновременно с тем, как она оставила борьбу, Уль остановился, вздохнул, встал и отпустил ее запястья. Он дышал еще тяжелее, чем она, а все его лицо покраснело. Он поправил очки на горбинке носа, пригладил волосы на затылке. Похоже было, что какой-то неожиданный прилив стыда не дал ему продолжить. Клара сидела на полу, потирая запястья. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, восстанавливая дыхание. Потом Уль ушел.

Ей вдруг показалось, что она поняла, что произошло: Уля остановила ее внезапная пассивность, так же как случалось и раньше.

Сам по себе этот факт ничего не значил. Это могла быть человеческая, а не художественная реакция: может, Уль не решился пойти дальше, а может, он принадлежал к породе мужчин, которым доставляет удовольствие только сопротивление. Однако Клара предпочитала думать, что именно мазок обязывал его останавливаться, если она не сопротивлялась. Она взяла это на заметку и оставила для дальнейшей проверки.

Новая атака не застала ее врасплох. Ее нарисовали в позе стола: лицом кверху, руки и ноги упираются в пол, голова запрокинута, ноги разведены. В определенный момент подошел Уль. Клара взглянула ему в глаза и поняла, что все начнется сначала, но на этот раз решила сопротивляться. Она вышла из позы и встала.

— Оставь меня в покое, слышишь?

Без предупреждения ее схватили эти длинные, волосатые, как жесткие волокна конопли или щетина кисти, руки и снова толкнули на пол. Рот Уля открылся и устремился к ее рту. Она отодвинулась с отвращением на лице, уперлась локтями в его грудь и толкнула. Уль без особых трудностей устоял под этим давлением. Клара попробовала еще раз, но наткнулась на сплошную стену. Из-за упражнений она, конечно, была слабее, чем обычно, но и Уль явно обладал поразительной силой. Художник волосатой рукой схватил ее щеки и заставил ее повернуться к нему; а потом просунул язык в ее загрунтованный безгубый рот. Клара собрала все силы и подняла оба колена. Попытка на этот раз увенчалась успехом: она отбросила Уля в сторону и перекувыркнулась, чтобы удрать.

— Ни с места, — послышалось тут.

Художник снова бросился на нее, но Клара легко увернулась и снова ударила его ногами. Она не хотела причинить ему боль, но жаждала узнать, что будет, если она и дальше не уступит. Теперь она знала или подозревала, что Уль писал ее очень простым методом: добавлял оттенок резкости, если ее поведение было резким, или смягчал мазок, если поведение было мягким. Когда она уступала, он отводил кисть. Клара хотела узнать, где конец этого путешествия к полной черноте, которое, казалось, предлагал ей художник.

Внезапно все приобрело неконтролируемый ритм отчаянной борьбы. Уль обхватил ее руками, она барахталась, очки Уля упали на пол со странным неприятным звуком, их хозяин покраснел и занес руку для удара. Тут она почувствовала страх. «Он может меня повредить», — пронеслось в голове. Ее не пугала вероятность удара. В некоторых арт-шоках ей доставались удары публики или других полотен, но все было запланировано художником и заранее договорено с ней. Ее пугала неуправляемость ситуации. «Он все больше нервничает и может повредить меня и испортить грунтовку».

От этой мысли она расслабилась. Тогда Уль бросился на нее и языком обследовал ее подбородок и горло.

Но снова остановился.

Клара, тяжело дыша, сидела на полу, пока Уль с трудом вставал. Они выглядели как двое спортсменов после сложнейшего упражнения. Она внимательно посмотрела ему в глаза. Но в этом лице не было ничего, кроме взгляда, погруженного в стекло очков, которые воспитанно и аккуратно надевал Уль. Вскоре художник вышел из гостиной по направлению к крыльцу.

Все приняло такой удивительный оборот, что, когда наступило время перерыва, Кларе почти не хотелось есть. Ей не хотелось прерывать эти этюды и погружаться в холод обыденности. Но она заставила себя, потому что знала: нужно на минутку остановиться в ее сумасшедшем подъеме в гору. Сначала она зашла в туалет, умылась, смыла все следы Уля с шеи и со рта и посмотрелась в зеркало. Следов не осталось, разве что небольшое покраснение на запястьях. Загрунтованная кожа намного прочнее обычной, и чтобы оставить на ней следы на длительное время, Улю пришлось бы писать ее еще резче. Она улыбнулась, и ее лицо приобрело то злорадное выражение, которое так нравилось Бассану. «Я тебя разгадала: ты пользуешься силой, когда я отвечаю тебе тем же. Хочешь написать меня агрессивной», — сказала она себе. Глаза горели, но она знала, что это оттого, что она держала их открытыми, находясь в позе. Она промыла их соляным раствором.

Пообедала нагишом перед Герардо. Местонахождение Уля было неизвестно. Герардо уже закончил с едой и спокойно наблюдал за ней.

— Ты видела мужчину за окном еще раз? — спросил он.