Бои местного значения - Василий Звягинцев

— В Александрове.

— Ну, до Александрова с вами и прокатимся. Веселее будет.

— Не положено на перегонах посторонним в почтовом вагоне находиться, — как бы с сомнением сказал старший. И выглянул в открытую дверь, словно надеясь увидеть на перроне кого-то, кто мог бы либо подтвердить непреложность инструкции, либо ее же и отменить.

Шестаков, вновь испытывая легкое возбуждение и нервный подъем, ответил, не задумываясь:

— Это где же ты посторонних увидел, браток? Говори, да не заговаривайся. Чёй-то я не слышал, чтобы наш товарищ Ежов вашему наркому подчинялся. Или, пока я из Москвы отлучился, новый приказ вышел?

Выждал короткую паузу, словно действительно надеялся получить положительный ответ, после чего сам захлопнул дверь, снял шапку и поискал глазами, куда бы сесть.

— Лучше б чайку сгоношил, а то замерзли мы, с утра мотаемся. Перекусить есть, а горяченького хочется…

Так и поехали. За три часа пути словно сдружились даже. Попили чаю, покурили, Власьев вытащил из пачки сегодняшнюю «Правду».

— Ну-ка, что новенького пишут?

Писали то же самое, что и всегда. Шестаков хоть и не думал, что в главной партийной газете напишут про его побег и прочее, а все же напрягся, пока старлейт вслух зачитывал заголовки и самые интересные места из статей и заметок.

Причем интересным, на его взгляд, было только то, что касалось готовящегося в Москве процесса правотроцкистского блока, по которому проходили и Бухарин, и Рыков, и даже предыдущий всесильный Генеральный комиссар госбезопасности Ягода.

Суд еще и не начался, а газетные материалы уже кипели яростной злобой и призывами раздавить гадин и размозжить собачьи головы предателей и двурушников… Слышать все это Шестакову было жутко. Кто знает, не для того ли его арестовывали, чтобы добавить еще одну голову на скамью подсудимых? Усилить, так сказать, картину всеобщей измены еще одним наркомом, обвинить его, к примеру, в убийстве Орджоникидзе или в продаже Гитлеру всей советской оборонной промышленности оптом?

А за маленьким зарешеченным окном (но, к счастью, пока еще не тюремным) мелькали все быстрее и быстрее заснеженные сосны, успокаивающе громыхали на стыках вагонные колеса, было тепло и уютно.

Шестаков вдруг остро позавидовал железнодорожным почтарям, как давеча капитану Бадигину.

Десять дней до Владивостока, день-другой там, и столько же обратно. Почти месяц размеренной, спокойной жизни, в которой ничего совершенно не происходит. Выгрузи на узловой станции почту, прими новую и снова спи, любуйся сибирскими и дальневосточными пейзажами, покупай на станциях местные дары природы — где рассыпчатую вареную картошку с укропом, где копченого омуля… И никаких более забот. Разве ж не жизнь?

И, главное, никому в голову не придет арестовывать вдруг этого мелкого служащего с незначительными значками на синих замусоленных петлицах.

— …Никак не могу понять, — услышал он вдруг голос этого самого почтальона, обращенный к Власьеву. — Нарком вот бывший, товарищ Ягода. Пишут — предатель, агент Троцкого, фашистов, собирался вождей наших убить, Горького велел отравить, в случае войны нанести удар в спину и все такое…

Похоже, любит порассуждать о высокой политике, а раз сейчас пребывает в дороге и на митинге выступить нет никакой возможности, так хоть со случайными попутчиками мнениями обменяться.

А что сами они из того же ведомства, так даже и лучше.

Честному человеку сотрудников славных органов бояться нечего, а про своего бывшего начальника они могут объяснить лучше, чем кто-то другой.

Непуганый, выходит, товарищ попался им. Не успевший проникнуться всеобщими чувствами. Да и то, когда бы и набраться? Месяц в дороге с малограмотным и не умеющим поддержать душевный разговор напарником, сколько-то дней отгулов в кругу семьи, и снова в путь.

— И что ж тут непонятного? — приподнял бровь Власьев. — Классовая борьба, сам знаешь, обостряется, эксплуататоры недобитые спят и видят поработить советский народ, а эти вот, — он изобразил на лице гримасу отвращения, — продались и так далее. Чтобы, это самое, нож в спину и восстановить власть помещиков и буржуев…

Шестакову показалось, что приятель переигрывает. Чересчур уж издевательски излагает. И тут же до него дошло, что как раз и нет. Лаконично, просто, максимально доходчиво Власьев и передал суть многостраничных правдинских статей, докладов на Политбюро и съездах. Мы, значит, строим, а они, мерзавцы, наоборот, вредят в целях реставрации. И зачем какие-то полутона и логически непротиворечивые обоснования?

Только почтовому работнику этого показалось мало.

— Да я и сам понимаю, — досадливо отмахнулся тот. — Я другого не понимаю — зачем оно именно этим? Ты не думай, я сам на гражданской воевал, красным партизаном был. Член партии, между прочим, секретную почту возить другому и не доверят.

Так вот и скажи, пусть он, то есть Ягода ваш, несомненный предатель, и что там ему суд вынесет, то и будет, а все же зачем он в предатели пошел? Что вот такого ему Антанта, Гитлер и Троцкий посулить могли? Как я из политграмоты помню, бывший товарищ Ягода из беднейших аптекарей. Дослужился до немыслимых чинов.

Видел я его как-то. Мундир, звезды на петлицах, что у самого Буденного, сапоги дорогущие. Опять же как писали — беспощадный враг мирового капитала, верный соратник, каленой метлой…

Теперь Шестакову показалось, что уже почтарь издевается, с серьезным лицом повторяя штампы советской пропаганды всего лишь двухлетней давности. Будто не знает, что цитировать даже самого Ленина без учета очередной смены линии партии весьма и весьма чревато.

А почтальон продолжал:

— Я вот люблю до сути докапываться. И недоумеваю, что еще можно такому человеку посулить, чтобы он, не боясь смертной казни и всеобщего презрения трудящихся, в заговорщики подался? Царем же, императором всероссийским и прочая, и прочая его не посадят, на место Гитлера тоже не возьмут, а если даже первейшим помощником назначат, так он и так уже…

Не, чего-то нам не договаривают. Что они враги трудового народа — я вот ни столечки не сомневаюсь, но вот хотелось бы всю правду знать — через какой интерес даже наилучший друг товарища Ленина Бухарин и товарища же Ленина сменщик на посту Председателя Совнаркома Рыков сейчас под расстрел идут?..

Пока Шестаков думал, что бы такое ответить, не выходя из образа, Власьев вдруг дробненько, по-интеллигентски рассмеялся. Хлопнул почтаря по плечу.

— Ну ты даешь, Михеич. Прямо в точку спросил. Зачем, мол, и все тут… Тебя бы в гособвинители, в пару к товарищу Вышинскому. Он-то, конечно, и без тебя добьется ответа, а мы потом в газете прочитаем, но мысль верная. Должно то есть быть что-то такое, что даже человека вроде этих вот… — презрение на лице старлейта было неприкрытым и абсолютно искренним, — в какой-то момент заставляет идти против установленного порядка, не жалея ни чинов, ни больших звезд, ни головы своей…