Правило правой руки (сборник) - Сергей Булыга

И вдруг закричал петух. Я обернулся на крик, вижу – а это оттуда, где деревня. Деревня как деревня, небольшая, в одну улицу, хаты чёрные, крыши соломенные, жёлтые, собаки брешут, коровы мычат. А вот в огороде стоит баба, чёртова, я её сразу узнал, и смотрит на меня из-под руки. Неужели, думаю, она меня заметила? Меня же как будто и нет! А вот она видит, ведьма! И, мало этого, стала мне рукой махать! А после стала пританцовывать, кружиться, как тогда после горелки в хате, а вот опять пошла кругами. Кружила, кружила – и закружилась за хату. И пропала. Но, вижу, кто-то из деревни на телеге выехал, а вон бабы в поле жнут. Я начал их считать…

И бросил. И вот я стою… Или, правильней, вишу над землёй, как дым, и думаю, что меня сейчас никто не видит. Если бы лежал бревном, то видели б. И был бы цел. А так сейчас ветер подует – и меня не станет.

Я человек нездешний. Да здесь все нездешние, все откуда-то пришли. А я бы и не приходил, но меня привели. А было это так. Однажды к нам в деревню, в наш панский палац, до нашего пана, приехал пан войсковый комиссар, наш пан сразу вызвал своего подпанка – пана каштеляна, и тот привёл к нему в палац нас, семерых молодых крепких хлопцев, и велел тащить у него из кулака соломинки. Я вытащил самую длинную. Пан войсковой комиссар засмеялся и сказал:

– О, самый меткий! Беру!

Наш пан сразу позвал цирюльника, тот меня наголо побрил – и меня отдали пану войсковому комиссару. Когда пан войсковый комиссар выводил меня из панского палаца, во в дворе уже стояли наши деревенские, а впереди всех – моя родная матуля, а рядом с ней моя невеста Хвеська. Матуля сразу кинулась ко мне и хотела дать мне шапку, чтобы голова не мёрзла, но пан комиссар строго сказал, что она, что ли не видит, что я бритый наголо, а это значит, что я уже больше не хлоп и хлопских шапок мне носить нельзя. После он поворотился к Хвеське и прибавил, что чего она воет по мне, у меня теперь всё будет хорошо и таких девок как она – хоть завались! Хвеська завыла ещё громче, а пан комиссар сел на коня, велел мне идти рядом и не отставать, и, таким чином, привёл (он говорил: «доставил») меня в город, в тамошнюю главную казарму.

Там таких метких, как я, вытащивших длинную соломинку, было собрано уже немало. Нас всех сводили в баню, переодели и переобули в войсковское, и стали каждый день с утра до ночи учить ходить войсковским шагом, считать вслух до пятидесяти и стрелять из мушкета. Так продолжалось всю зиму. А потом, весной, когда земля немного просохла, нас повели дальше. Долго вели, неделю и ещё два дня, и привели на мост. Я как увидел этот мост… А что я раньше видел? Был у нас в деревне мостик возле панского палаца, были ещё мостки на речке, где бабы бельё полоскали, были ещё мосточки на болоте возле выгона…

А тут сразу мост так мост! Я стоял на берегу, на высоком сухом месте, а впереди, куда ни посмотри, было одно болото, заросшее где высокой травой, где кустами, а где была только одна ряска, а кое-где даже и ряски не было, а только чёрная топь, дрыгва по-нашему, и эта дрыгва тянулась далеко вперед и там пропадала в тумане. И также в туман, от берега, шёл крепкий-прекрепкий мост, из дубового бруса. А какой широкий! На нём две фурманки могли легко разъехаться, сразу подумал тогда я. Правда, тут же мне подумалось, что никогда по этому мосту фурманки не ездили. И не поедут никогда! И также никогда никто по нему не ходил. И не пойдет, если у него есть голова, пусть даже и бритая наголо. А нас тогда, подумал я, зачем сюда пригнали?!

Но тут нас вышел наш новый командир, пан вахмистр, и начал говорить, что нас сюда привели для того, чтобы мы охраняли этот мост, несли на нём караул днём и ночью, зимой и летом. Никто не знает, что наши враги с той стороны моста задумали, они, может, уже пришли и затаились здесь совсем рядом, в тумане. Поэтому караульный, когда заступает на мост, не имеет права далеко на него заходить, а выдвигается ровно на пятьдесят шагов, а после разворачивался через левое плечо и возвращался к берегу, а там опять разворот – и обратно.

– А кто наши враги? – спросил кто-то из наших.

– Это не ваше дело, собаки! – строго ответил вахмистр. Ваше дело караулить мост! Вот посмотрите!

Мы все посмотрели на мост и увидели там караульного. Он шёл от берега, в руке держал мушкет, громко считал шаги и всё ближе и ближе поступал к туману…

Ну тут он как раз досчитал до пятидесяти, развернулся и пошёл обратно.

– Видали?! – сказал вахмистр. – Во так! Прошёл вперёд, досчитал до скольки велено, развернулся и ушёл! Пришёл обратно, развернулся и опять ушёл. И так два часа без остановки. Потом смена. Это ты сходишь с моста, заходишь в укрытие, а по-вашему, по-хлопски, в хованку, и уже оттуда, со всеми вместе, следишь за мостом, за караульным, и держишь мушкет под курок. Одни сутки отдежурили и возвращаемся, на двое суток, в казарму, а на третьи сутки опять в караул. Одни сутки это день и ночь. Трое суток это три дня и три ночи. Теперь всем всё ясно? Вопросы ещё есть?

– Есть, – сказал уже кто-то другой из наших. – А кто этот мост построил? И когда?

– Это государственная тайна, – коротко ответил вахмистр. После чего сразу прибавил: – Больше вопросов не положено.

И развернул нас, и повёл на плац. Там мы опять ходили войсковским шагом, считали вслух до пятидесяти и стреляли из мушкетов, уже по мишеням, а когда солнце зашло, нас отвели в казарму и велели отдыхать. Мы все сражу же заснули.

Утром, ещё солнце не взошло, нас подняли и мы пошли к мосту, сменили прежний караул, и заступили на службу. И там было всё точно так, как нам и рассказывал пан вахмистр. Ну, и ещё было вот что, это мы уже потом узнали, на себе: когда, отходив своё, соступаешь с моста, ноги гудят, в ушах бухает. Надо же шагать не просто так, а чтобы шаги крепко печатались, как будто гвозди в мост вбиваешь. Две, три недели – каблуки долой. Два, три месяца – и сапоги в лоскуты. Идёшь к пану каптенармусу и получаешь новые. А если не сбил к сроку, если ещё целые, то тебе ставят на вид за непотребный шаг, так это называется.

Вот какие у нас были на мосту порядки. Поэтому не удивительно, что там, где ходили караульные, доски были протоптаны крепко, на полвершка, а то и глубже. Так что когда идёшь от берега, можно было не считать шаги, а только смотреть на канавки, и когда они кончались, делать поворот. Это было очень удобно, потому что во время хождения можно было думать о чём хочешь. Обычно войсковец думает о чём? О том, что он будет делать после того, как его отпустят в отставку. Одни из моих сослуживцев думали о том, как они, получив расчёт, вернутся к себе в деревню и купят надел земли. Другие – как поставят мельницу. Или корчму при дороге. Или поедут в город и займутся там каким-нибудь ремеслом, например, сапожным или портняжным. Ну, и ещё кое-кто из наших собирался после получения отставки никуда не уезжать, а здесь же записаться в вахмистры или хотя бы в каптенармусы. А я очень не любил вспоминать про деревню, в город меня не тянуло, а проситься в вахмистры тем более. Поэтому, когда я ходил по мосту, то ни о чём не думал, не мечтал, а просто ходил – пятьдесят шагов вперёд и пятьдесят обратно.