Правило правой руки (сборник) - Сергей Булыга

С виду деревня была как деревня – небольшая, в одну улицу, хаты кривые, старые, солома на крышах чёрная. И нигде никого! И петухи не кричат, и собаки не брешут. И дымом не пахнет.

А вот сам день тогда был тёплый, солнечный. Птичка в небе зачирикала. Я осенил себя святым знамением, положил руку на саблю и пошёл. И мои хлопцы за мной. Мы шли от болота к огородам. Потом по крайнему из огородов к ближней хате. Ничего в том огороде не росло, грядок совсем видно не было. Мы подошли сперва к службам. Службы стояли пустые. В хате тоже дверь была открыта и через неё было видно, что никто там давно не живёт. Но заходить туда я не велел, а только подошёл и крикнул, есть ли кто живой. Но не откликнулся никто, конечно.

И возле крыльца, в собачьей будке, было пусто. И в колодце сухо. Я в первый раз видел сухой колодец! Это у нас, в Крае, где куда ни ткни, сразу выступит вода – тут вдруг в колодце воды не было. Я снял шапку и утёрся. А после велел идти дальше.

Так мы прошли ещё три, пять дворов, не меньше, и нигде никого не нашли. И мы уже заходили в хаты, там везде искали – и нигде никого не было, и даже духу не стояло!

А после, в ещё одной хате, сразу, только зашли туда во двор…

Мы вдруг увидели бабу! Баба она была как баба – старая, кривая, кособокая, в грязном платке, в длинной замурзанной споднице и в домашних летних валенках. Баба стояла на крыльце и без всякого страха смотрела на нас.

– Эй, красавица! – сказал я. – Что это за место такое? Куда мы пришли?

Баба на это ничего мне не ответила.

– Ты что, глухая?! – продолжал я, подходя к крыльцу. – Хочешь кнута?! – и я и вправду к нему потянулся.

Но баба и тут не наполохалась, а громко шмыгнула носом – а нос у неё был ого, здоровенный – и так же громко сказала:

– Гэ! Гэ!

– Чего гэкаешь?! – сердито сказал я. – Принимай гостей! Сейчас будем тебя допрашивать, ведьма!

Тогда эта баба вдруг как будто поклонилась, отступила в сторону, толкнула дверь – и та открылась. Это, я так понял, означало, что она приглашает войти. Да мы и так бы на пороге не стояли, а тут тем более, вперёд её, вошли в ту хату.

Хата была как хата – справа печь, дальше за ней лежанка, слева окно, под ним стол, при нём две лавки, а дальше в углу сундук и ещё что-то, какие-то горшки, мешки, но в темноте не разобрать. Да я и не рассматривал, а сразу сел на лавку, достал Статут и положил на стол, кнут из-за пояса достал – и на Статут его, для строгости, и жду. Мои ввели эту бабу. Я грозно говорю:

– Ты знаешь, старая, кто я такой? – Она молчит. Я говорю: – Я поветовый выездной судья пан Крот! А ты кто такая?

Она опять молчит. Я говорю:

– Будешь молчать, велю повесить!

Она только глазами лупает. Я тогда:

– Савка! Гришка! Верёвку!

И вскочил! Мои тоже! К той бабе! И Гришка с себя веревку, а он ею всегда подпоясан, чтобы всегда под рукой!..

И эта баба сразу поумнела, ведьма! И давай орать очень понятным голосом:

– А мой паночек! А ты что?! А я глухая баба! А я слепая сова! Паночек, пожалей! Век буду!..

Тьфу! Я говорю:

– Отпустите.

Мои отпустили. Баба стоит, колотится. Я говорю:

– Вот что, поганая ведьма. Я сюда ехал не шутки шутить. Я из города приехал, ведьма! Я комарьё в дрыгве три дня кормил, спал, как собака, на земле, а ты мне бунтовать, скотина?! Что это за деревня, Кумпяки?!

– Кумпяки, паночек, – отвечает.

– Где все люди?! Почему все разбежались? И куда?!

Она говорит:

– Не ведаю, паночек. Я дурная баба, слепая сова, я глухая колода, откуда мне про других знать, они мне не ответчики, паночек! Поразбежались по кустам!

– По каким кустам? Как их искать? И сколько их? И почему наполохались? Может, чего натворили, а теперь расплаты опасаетесь?

– Холера их знает, паночек!

И опять она колотится, зубами клацает. Смотреть противно. И ещё я же чую, что брешет, скотина, что она всё знает, да молчит. Ну, ладно, думаю, и открываю Статут, пальцем по буквам вожу, говорю:

– Ага! Вот, про тебя, паскуда. За укрывательство правды, за непочтение к суду, за непотребный вид… Артикул восьмой, сказ четвертый: содрать шкуру со спины до пяток!

Во как! Люблю я дурных баб полохать. И эта тоже наполохалась, заеньчила:

– А, мой паночек, а, мой цветик, а мой гаспадар, зачем тебе от старой бабы шкура, лучше меня сразу забей, только не мучай!

Я говорю:

– А вот нет! А вот велю содрать! – и засмеялся.

Она тогда вдруг одним разом унялась, посмотрела на меня и говорит совсем спокойным голосом:

– Как пану судье надо, так пусть оно и будет. Дери с меня, пан, шкуру.

Ат, думаю, беда какая! Я же их насмотрелся, панове, и сразу почуял: а она ведь не брешет, она правду говорит – с неё теперь хоть дери шкуру, она больше ничего не скажет. Научно: казус дыбус. Иначе говоря, из неё силой больше ничего не выбьешь, а можно только добром выудить.

Но это я так только подумал, а вслух сказал просто:

– Сдеру, сдеру, не сомневайся. Вот только сперва подкреплюсь. А то я проголодался с дороги.

И обернулся к своим и велел накрывать на стол. Они стали выставлять всё то, что нам дала в запас Гамониха. И там что было ещё тёплое, а что уже и не очень. Я велел то, что не очень, подогреть. Хлопцы растопили печь, по хате пошёл смачный дух. Я повернулся к мискам и начал закусывать да запивать. Но не спеша, да и я никогда за столом не спешу.

И при этом дело тоже никогда не прерываю! Поэтому тогда там дальше было вот как: вот я сижу и перекусываю, а баба уже стоит передо мной, я так велел, и я у неё как бы между прочим спрашиваю, сколько в деревне народу и какого, она отвечает, что не знает сколько, а только в этой хате, отвечает, столько, в этой столько, и такого, а в той столько, в той столько и так далее. И всё вразнобой. Это чтобы меня так запутать. А я считаю себе, усмехаюсь. Меня же этим не собьёшь! Я могу одновременно играть в карты, пить горелку, считать деньги и писать отчет, а тут за бабой хлопов посчитать – одна забава! И я считаю и закусываю. После спрашиваю, какого они, кумпяковские, пана, и баба отвечает: у них пана давно нет, а раньше был, после уехал, сказал, что вернётся и всё никак не едет и не едет. Я говорю: да, такое бывает. После говорю:

– Чего так смотришь, Савка? А ну налей ей!

И Савка налил ей келих, она говорит, что ей неможно, а я говорю:

– Суд присудил!

Она выпила. И сразу замаслилась, глаза у неё засверкали, ноги стали пританцовывать. Мне стало весело, я велел Савке налить ещё. Савка налил, дал бабе. Баба засмеялась, выпила, ещё громче засмеялась, даже как утка закрякала, опять стала пританцовывать, кружиться, и пошла по хате кругом! Кружила-кружила, покрякивала, руками как крыльями махала, домахала-докружила до лежанки – и вдруг на лежанку бэц! Села и сидит колодой. Мы к ней кинулись, смотрим, а она не дышит. Глаза закатила!..