Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус - Андрей Посняков

За своих людей Павел, в общем-то, не беспокоился – оставив за себя Митоху, а для пригляда за ним – Окулку, Микифора и Неждана. Последний, правда, попытался было податься вместе с боярином, – но Ремезов завернул парня сразу: нет, мол, это уж мое дело. Я – в Краков, а вы уж тут… Не пропадите, бога ради.

Полдня дул по реке пронизывающий резкий ветер, ближе к вечеру же неожиданно потеплело, повалил мягкий густой снег, и Ремезов пожалел, что не прихватил с собой лыжи – может, нашлись бы таковые в Сандомире, если б хорошенько поискать. Увы, без лыж приходилось туго, снегу быстро навалило по щиколотку, а потом и больше, ноги проваливались, скользили по коварному, спрятавшемуся под белым пушистым покровом льду. Коня, следуя совету опытного Ирчембе-оглана, боярин тоже не взял, ибо в лошади таился большой соблазн для остальных беженцев. Убить одинокого всадника да забрать скакуна себе – что может быть проще? Потому и шел Павел пешком – хоть и тяжелее, да безопаснее – намереваясь пристроиться к таким же, как сам, бедолагам, многие из которых уже сворачивали к лесистым берегам, запаливали костры. Утомились, устали, им бы поесть сейчас, отдохнуть, выспаться, хоть немного восстановить силы. Огонек костра разгонял быстро сгущающуюся тьму, делая все вокруг таким уютным, домашним… злые же «татарови» казались чем-то далеким, недосягаемым, ирреальным. Кто-то даже затянул песню – не очень-то жалостливую, скорее – веселую:

На песню эту молодой человек и свернул, поближе к костерку – утомился уже, пот по плечам стекал градом. Да и о ночлеге нужно было подумать – так лучше уж вместе с кем-нибудь, а не одному – волкам на радость. Много, много серых теней рыскало по реке – сбивались в стаи, выли… нападали, конечно же, хорошо хоть Ремезова бог миловал, видать, сытые уже были волки.

Поднявшись на невысокий берег, Павел решительно раздвинул кусты, скрывающие освещенную дрожащим оранжевым пламенем опушку:

– Храни вас Бог, путники. Можно у огонька погреться?

Сидевшие вокруг костра люди – дюжины, наверное, две или чуть больше: мужчины (тех – в меньшинстве), женщины, дети – разом обернулись на голос.

– Ты один? – схватив воткнутое в снег копье, спросил какой-то высокий и тощий парень.

– Один, – ответил за Ремезова вышедший из лесу мужчина с длинными локонами и вислыми, до самой груди, усами. – Я видел, как он пробирался.

«Как ен идзе» – так тут говорили, естественно – по-польски, но Павел все понимал, языки-то схожи.

– Ты – русин? – протянув руки к костру, поинтересовался вислоусый.

Боярин кивнул:

– Русин, из-под Киева.

– У-у-у! Слыхали, как вас татары пожгли… А ты, выходит, спасся?

– Выходит, – пожал плечами молодой человек. – Не зря ведь говорят – на все Божья воля.

– Знать ты – схизматик! – опершись на копье, тощий и длинный парень подозрительно оглядывал Ремезова. – Не католик, нет. И с чего, дядько Кныш, нам его жаловать? А ну, геть от костра, живо!

– Тевтонцы да меченосцы-рыцари – тоже католики, – присевший к костру Ремезов даже не попытался подняться. – Однако вас, поляков, не жалуют. Как и вы их.

– То так, – вислоусый дядько Кныш добродушно махнул рукою. – А ну, покормите парня. Ложка-то у тебя есть?

– Да была, – улыбнулся Павел. – Ой… уже нету… Потерялась!

– Сейчас многие все теряют, – с горьким вздохом заметила сидевшая рядом женщина в длинном шерстяном платке. – Кто-то ложку… а кто-то – и жизнь.

– И хорошо, если только свою, – не очень-то оптимистично поддержал тему Кныш. – Ладно, парниша – ешь, кушай, да заодно нам про себя расскажи – кто ты, откуда?

– А ты, дядько, на русской мове ничего…

– Мы все понимаем – пограничье. Ешь, ешь… вот тебе ложка. Вкусно хлебово-то… Ну, так кто ты?

– Я ж и говорю, – Павел обжег горячим варевом губы, – с под Киева я, из беломосцев… ну, своеземец, однодворец, короче…

– Ясно, – неожиданно улыбнулся дядько Кныш. – Загоновый шляхтич! Гол как сокол, а глядит гоголем.

Ремезов покивал, радуясь, что вполне уместный в сей ситуации ледок недоверия и подозрительности столь быстро растаял:

– А у нас говорят – без штанов, но в шляпе.

– Тоже весело! – дядько Кныш совсем уж расхохотался. – А у нас тоже такой шляхтич есть – пан Петро, эвон.

Он кивнул на того самого тощего парня с копьем, и тот вдруг приосанился, даже церемонно склонил голову:

– Пан Петр из Малых Збыйовиц.

– Очень приятно, – поднявшись, Ремезов протянул руку. – А я – Павел.

Тут уж улыбнулась женщина:

– О как! С нами тут теперь целых два апостола – Петр и Павел. Теперь-то уж не пропадем, в лесу не замерзнем!

– Не богохульствуй, Мария! – строго прикрикнул на нее дядько Кныш и сам, в свою очередь, представился: – Кшиштоф Комаровски, улицы Медников войт… увы, уже бывший.

Войт… Староста, что ли? Похоже, что так – типа депутата местного совета. А не простые тут людишки собрались – староста, шляхтич… интересно, королевы случайно нету?

Павел и не заметил, как произнес это вслух.

– Не, королевы нету, не привели!

Под общий смех тощий шляхтич уселся рядом с Павлом:

– А я сразу заметил, что ты не из простых… хоть и нет при тебе меча. Держишься не по-холопьи. Свободно, уверенно. И смотришь – прямо в глаза.

«Ишь ты, какой внимательный», – неприязненно подумал Павел.

И сам искоса оглядел парня, поразившись, ну до чего же тот молод – даже просто юн. Подальше от костра этот Петр из Малых Збыйовиц как-то казался старше… может быть потому, что высок… наверное – метр семьдесят пять, точно, если не выше, но лицо – совсем еще детское, пухлогубое, глаза непонятно какого цвета, локоны темно-русые, длинные, и по подростковому тонкие – очень тонкие – руки. Такие и сломать легко – прикоснись только.

– Тебе сколько лет-то, рыцарь из Малых Збыйовиц?

– Шестнадцать.

– Врешь.

– Нет, ей-богу… Ну – почти. Я, пан Павел, как узнал про татаровей, так быстро из Збыйовиц в Сандомеж, и вот… – парнишка смущенно опустил глаза. – Опоздал.

– Ничего, повоюешь еще, – утешил Ремезов. – Супостат в Краков рвется.

– Ну, Кракова вражьей силе ни в жизнь не взять! Там такие стены!

– В Сандомеже тоже стены…

– Опять тебе, Мария, неймется?

– Ладно, ладно, молчу.

– Пан Павел, – выждав некоторое время, снова пристал с расспросами юный шляхтич. – А тебе самому-то сколько годков? Неужели – двадцать?

– Да мне почти со… – Ремезов вскинулся было, но тут же опомнился, сник. – Да, двадцать, так.