Порода. The breed - Анна Михальская

— Вот почему он так странно странно на меня смотрит — недоверчиво как-то, — сказала я. — А может, мне кажется?

— Нет, что ты! Быть этого не может, он очень интересуется русскими. Много читает о России — газеты, журналы. Русский-то он знает! Своего борзого назвал русским именем — Тиран. Красиво, правда? А звучит совсем как наше.

— А что, — спросила я, — с Илзе Пинкофф Дик часто разговаривает?

— С Илзе Пинкофф? Зачем? — удивилась Мэй.

— Ну, чтобы попрактиковаться. В русском языке.

— А-а-а! — расхохоталась она. — Да Илзе ни слова по-русски не может сказать. Это все знают! Такая смешная! А мы делаем вид, что верим. Забавно, да?

— А зачем же он мне ее подсунул, да еще отрекомендовал — русская, и говорит по-русски?

— Тебе?! Ах, Дик, Дик! А я и не заметила, наверное, была в ринге. Прости его, Анна. Просто он решил, наверное, что ты тоже какая-то самозванка. Или захотел посмотреть, как ты выпутаешься. Дик… Он в общем одинокий человек. Один со своей страстью. Ну, конечно, там есть еще кое-что, разбитая любовь, как водится — ну, не знаю. Мечтает поехать в Россию.

— Пусть тогда на охоту осенью приезжает. Я постараюсь договориться с Тариком, чтобы и англичан на охоту взяли.

Мэй издала громкий крик, за которым последовал поток то просительных, то восторженных восклицаний. Она тоже поедет, и Пат, и Пам, и, конечно, Джим. Боже! Как в это поверить? Это же просто сказка!

— Анна, а меня вы никак не сможете пригласить? — голос Ричарда звучал напряженно.

— Постараюсь. Конечно, постараюсь. Вот увидите, как мы живем в России, Ричард.

В широкие ворота Стрэдхолл Мэнор въезжала машина за машиной. Гости торопливо прогуливали, кормили, поили и запускали в дом своих собак. Чужих борзых набралось немного, а усталые питомцы Мэй были отправлены на свои места и больше не появлялись. Зато целая толпа любителей борзых — голодных людей, жадно предвкушавших выпивку после многотрудного дня — ввалилась через гостеприимно распахнутые двери парадного входа прямо в главную гостиную Стрэдхолла и с шумом ринулась занимать места за огромным, как в рыцарские времена, обеденным столом.

Расти — не только помощница, но и старая подруга Мэй, — приветствовала всех и рассаживала. Рыжая, веселая, крепкая, похожая на зрелую репу, а может, еще на какой-то вкусный овощ, она постаралась на славу. Необозримые пространства стола отнюдь не пустовали — тарелки со всякой снедью покрывали все, так что не было видно даже сантиметра полированной поверхности.

Я оказалась между Ричардом и Джимом. Рядом, на своем месте хозяйки, восседала Мэй, прижимая к себе героиню дня — Кильду Шолвуд. Дик сел прямо напротив меня. Где-то вдалеке виднелся глаз Пам, свободный от рыжей пряди, деловито закусывал уже не опасный для меня Гриб, над бокалом белого вина трепетали кудряшки Пам, а рядом свисали, как белые водоросли, волосы русской Илзе Пинкофф. Налили шампанское.

Дик произнес первое и, как полагается у англичан, единственное слово. Он уверенно стоял у стола, выпрямившись во весь свой рост и чуть откинувшись назад, и непринужденно говорил, слегка покачивая в руке бокал, такой же высокий и узкий.

— Любовь к этой восхитительной породе, — неторопливо звучал его чистый, тщательно модулированный голос, отточенный, как скальпель, — страсть к стремительной скачке, свободной, как ветер в поле, наконец, восхищение красотой и преклонение перед ней — вот что объединяет тех, кто собрался сегодня за этим столом. Позвольте мне поблагодарить Мэй Макинрей — и за то, что она смогла достойно вырастить Кильду, и за ее щедрое гостеприимство. Пожелаем Мэй успеха в новом для нее деле — основании питомника борзых с прекрасным названием Russkaya. Пусть этот новый питомник служит красоте, пусть умножает и совершенствует поголовье нашей любимой породы в Британии!

Гости встретили тост одобрительным шумом. Дик сел. Как я поняла, официальная часть приема на этом кончилась. Странно, — подумала я. — Я не тщеславна, но ведь он не сказал ни слова в мой адрес. Случайно? Или у них не принято в тосте обращаться к гостям из страны своей любимой породы? А ведь я приехала по официальному приглашению Британского клуба. Он председатель, и на приглашении стояла подпись: Дик Пайн.

Тут встала Мэй с ответной речью — очень короткой. Скоро на ее глазах заблестели слезы. Но Мэй сказала все, что я не услышала от Дика. — Значит, это он нарочно, — призналась я себе. И мне стало холодно. Да что это, в самом деле? Холодная война какая-то — и с кем? Не с Россией же в моем лице — по рассказу Мэй выходило, что и наша, и английская стороны обе были хороши в истории с вывозом собаки. Значит, он настроен именно против меня. Быть объектом неприязни оказалось неуютно. Глупо как-то, ну да ладно. Не хватает еще ломать голову из-за какого-то Дика, когда рядом Ричард, и надо думать о другом, совсем о другом. Церемонно выпив первый бокал шампанского, я взглянула на жениха, а потом на свою тарелку.

На ней оказался омар. Я не люблю слово лобстер — ведь старое французское имя стало уже почти русским. К тому же, оно красиво. Но как ни называй этого крупного рака, он был бронирован и неприступен. Что с ним делать, я не знала. Подняв глаза, я встретила пристальный взгляд Дика. Он смотрел на меня не с насмешкой — с сарказмом.

Ричард что-то уже бойко делал со своим ракообразным. Как и он, я стала поколачивать рукояткой ножа по красным клешням. Потом пришлось вскрыть панцирь на груди и на теле рака. При этом он скользил по тарелке и норовил с нее соскочить, но ему это не удалось. Я очень старалась и была вознаграждена. Орудуя ножом и вилкой, я отправляла в рот сочное содержимое. Особенно нежен был хвост. Мысли о Дике Пае покинули меня: гораздо важнее было маленьким блестящим штопором извлекать мясо из клешней. К концу операции я уже непринужденно смазывала розово-белые куски плоти майонезом и запивала все это белым вином.

Когда настала очередь фиолетовых артишоков, гости уже раскраснелись, разговорились, так что я совсем успокоилась. А ведь не так уж плохо сидеть за этим столом, среди веселящихся беспечных людей, слушать звон хрусталя, серебра и фарфора, разговоры о статях борзых, о питомниках и выставках… Шутки перелетали над бутылками, как теннисные мячи. Они казались меткими и по-настоящему смешными. И приятно было сидеть рядом с Ричардом. — А ведь никто ко мне не был так спокойно внимателен, — подумала я, — никогда в жизни. Стоило только познакомиться с Сиверковым — и с первой секунды какая-то нервозность, какие-то перепады… Скрыто, запутанно, странно… Неотразимо.

Ночами я часто плакала и в безмолвной темноте, дожидаясь телефонного звонка, так отчаянно молила кого-то — не Бога, нет, а, наверное, свою судьбу: скорей, скорей! Ну не сейчас, не этой ночью — но пусть я смогу опустить голову на плечо того, кого, быть может, еще не знаю… Надежды на то, что это может оказаться Андрей — прирученный, остановленный, влюбленный, любящий — нет, не было. А так хотелось выплакать все — и уснуть. Отдохнуть — и начать жить по-настоящему. Но нет, не случилось. Нет опоры, защиты. Нет и любви. Как не было, так и нет.