Время банкетов - Венсан Робер

В самом деле, читая парижские газеты, вышедшие осенью 1830 года, поражаешься числу столичных банкетов. Как сказал Матье Дюма на банкете в «Бургундском винограднике» и как думали либералы той эпохи, деспотизм разделяет, а свобода объединяет. Итак, пиршественная общежительность после июля расцвела. Банкеты уроженцев того или иного департамента, такие же, как весной предыдущего года (наш врач упоминает банкет перигорцев, а 30 сентября, например, состоялся банкет эльзасцев[387]), банкеты гражданские или профессиональные, а главное, банкеты национальных гвардейцев. Парижская национальная гвардия, срочно реорганизованная после Июльской революции, насчитывала в ту пору около шестидесяти тысяч человек, то есть в нее входил каждый тринадцатый житель Парижа; возникло намерение открыть доступ в гвардию для части рабочего населения, и в начале сентября состоялся банкет, целью которого был сбор денег на вооружение и обмундирование национальных гвардейцев из числа рабочих, за которыми последовали банкеты для сбора вспомоществований бельгийцам или полякам. Национальная гвардия служила моральным оправданием режима; говорили, что Луи-Филипп так отозвался о ее первом генеральном смотре, прошедшем 29 августа: «для меня это лучше коронации в Реймсе». «Вообще национальная гвардия привлекает внимание, — пишет недавняя исследовательница этой институции. — О ней идет речь едва ли не в каждом номере „Монитёра“. Журналисты в подробностях описывают ее устройство и рассказывают даже о самых незначительных банкетах национальных гвардейцев», на которых безусловно звучал тост за короля; газеты также непременно сообщают об установке в той или иной кордегардии бюста нового монарха и о сопровождающих это событие возлияниях и празднествах[388].

Следует ли считать этот рост числа банкетов в первые месяцы Июльской монархии феноменом сугубо парижским? Вряд ли, хотя исследованы эти провинциальные банкеты куда хуже, чем те бесконечные братские банкеты, которые весной 1848 года следовали за посадкой деревьев свободы. Достаточно взять пример, выбранный почти наугад, а именно департамент Сона и Луара, имевший репутацию патриотического, но обычно очень мирный и тихий, и просмотреть газеты за осень 1830 года, чтобы убедиться, какое множество праздничных церемоний происходило в это время в городах и деревнях. Между тем историки об этом почти ничего не пишут, настолько мы привыкли преуменьшать значение Июльской революции и то ощущение радости, чтобы не сказать освобождения, которое испытали французы от падения старшей ветви Бурбонов и возвращения трехцветного знамени[389]. После банкета в Маконе 4 августа, к которому мы еще вернемся, «Газета Соны и Луары», орган префектуры, немедленно принявший сторону новой власти, сообщает еще о банкете 27 августа на триста персон в Сен-Жангу, устроенном в честь восшествия Луи-Филиппа на престол, о другом банкете, который 3 сентября сто сорок нотаблей устроили в честь нового супрефекта Луана, и о третьем, устроенном в честь нового мэра в коммуне Сен-Лоран де л’Эн, на берегу Соны напротив Макона. Затем последовали: 27 сентября в Кюизри банкет на 72 персоны (потому что больше не вмещалось в залу); 22 октября малые банкеты каждой роты, состоявшиеся после большого смотра 1300 шалонских национальных гвардейцев; 31 октября общий банкет более шести сотен гвардейцев в парадных мундирах, проведенный по случаю вручения знамен гражданской милиции Макона; кроме того, многочисленные банкеты состоялись в мелких коммунах, а чуть позже последовал большой патриотический банкет, собравший национальных гвардейцев супрефектуры Отена 27 ноября… Июльский режим не только погиб от кампании банкетов, но, как мы уже показали, и родился из такой же кампании, и первые его месяцы также сопровождались празднествами и банкетами; если о них потом забыли, это дела не меняет.

Ясно, что в подобных условиях банкеты могли претендовать как минимум на такую же терпимость со стороны властей, какую проявляли по отношению к ним предыдущие правительства. Хотя в первые годы июльские власти столкнулись с серьезными трудностями: карлистскими мятежами на западе страны, республиканскими и рабочими восстаниями в Париже и в особенности в Лионе, многообразными волнениями во многих городах и регионах, — тем не менее они никогда не покушались всерьез на эту фундаментальную свободу. В первые годы июльское правительство было занято восстановлением порядка на улицах, для чего был принят закон о скоплениях людей (апрель 1831 года) и о публичных глашатаях (февраль 1834 года), затем потребовалось установить жесткий надзор за ассоциациями, постоянно возникавшими в рабочей среде (апрель 1834 года), и наконец после покушения Фиески настала пора прекратить публикации, посредством которых возмутители спокойствия уже четыре года с большим успехом подрывали моральные и политические основы режима (тогда и были приняты сентябрьские законы 1835 года). Однако при обсуждении закона об ассоциациях правительство совершенно четко объявило, что он не распространяется на собрания[390].