Демидовский бунт - Владимир Буртовой

Чубук молчаливым кивком подтвердил слова монаха.

– Об этом и мы позже прознали. А как шел он девятнадцатого июня после усмирения гончаровцев, приспел ему в подмогу третий по счету Нарвский драгунский полк. Tогда-то и отважился злосердный Хомяков на штурм Ромоданова. И применил при этом изрядную военную хитрость. Поначалу под наше волостное село подступили конные шквадроны, человек до триста. Ударили в набат мужицкие атаманы, созывая свое воинство в единую силу. Вышли мы на околицу и по наущению отставного солдата Сидора Дмитриева укрылись от ружейной пальбы за изрядно насыпанными каменными кучами да за брошенными в траве толстыми бревнами от разобранных демидовских амбаров. Иван Чуприн на коне вдоль села носился неустанно, дозорных разогнал во все стороны, откуда нам ждать гренадерские роты. Знал Чуприн, что конные шквадроны своей силой не отважатся на драку – числом малы супротив всего ромодановской волости скопища.

И в голову нам прийти не могло, какую пакость удумал Хомяков! А когда случилось нам доподлинно узнать, поздно уже было…

Иван Чуприн на ходу остановил коня, дернул его за повод, поворачивая на отдаленный громовой раскат. Приглушенный лесом и пологими холмами гул повторился несколько раз, словно неведомо где богатырского сложения кузнец бил молотом в огромный колокол.

– Что это? – Чуприн поднял глаза на звонницы церкви – никакого слухового обмана, издалека доносился ветром совсем не церковный звон.

Гурий Чубук – а он с игумновскими мужиками оставался в демидовской усадьбе на крайний случай для сикурса, если бы драгуны откуда ворвались в село, – в немалой растерянности оглядел небо – высокие кучевые облака растянуты по небосклону далеко друг от друга да и цветом бледно-розовые на восходе. Из таких облаков грозу не ждать.

Через время грохот докатился снова, теперь гораздо ближе, за недальним лесом.

Набат над куполом звонницы словно захлебнулся, унесся порывистым ветром в сторону Калуги и там пропал без пользы. В проем высунулся звонарь и рукой указал вдаль, за леса, вверх по Оке.

– Пожары во многих местах зрю! Сильные дымы поднимаются! Да это же в Игумнове избы запалили солдаты!

Теперь Чуприн и Чубук да и прочие игумновские мужики, выскочив на площадь у церкви, видели сизые столбы дымов, которые клубились, поднимались вокруг волостного центра, клонясь размытыми верхами в сторону притихшей Калуги.

– Обхитрил нас Хомяков! – выкрикнул кто-то из толпы взволнованных крестьян. – Мы в Ромоданово сбежались, а он напал на наши избы, которые остались без защиты!

– Теперь солдаты там измываются над стариками и женками нашими! – подхватился еще чей-то всполошенный возглас.

– Братья! Чего же стоим мы, рты пораскрывали? Поспешим отбить свои села!

Чуприн понял: еще минута, и от крепкого, спаянного общей целью трехтысячного мужицкого воинства не останется и трети. Он привстал в стременах и сделал попытку перекричать людской гвалт:

– Мужики, стойте! Села уже не спасти! А разбежимся – конец нашему крепкому стоянию против Демидова! Голыми руками поберет нас Хомяков!

Но дальние, на околице села, ватаги не слышали Чуприна, у ближних же страх за свою судьбу пересилил. И ударились в бег толпами: селом, деревней побежали со своими атаманами в надежде отбить солдат, защитить свой дом, свою семью, сберечь честь жены или дочери. А придет крайний случай, то и умереть на горящем пороге с простреленной грудью.

Конные драгуны, не вступая с мужицкими партиями в сражение, уходили с трактов и наблюдали за ними издали, по-прежнему кружа около волостного села.

Последними дрогнули и побежали с площади игумновцы, не заметив даже, что их атаман все еще стоит около Чуприна, взбешенного увиденным развалом такого верного, казалось, противостояния ненавистному Демидову.

– Что делают?! – кричал в отчаянии, чуть не со слезами на глазах Чуприн. – Что делают эти, голову потерявшие от горя! Куда же вы, братья? Не рушьте последнюю силу!

Чубук вынужден был поспешить вслед за односельцами.

– Не бросать же их, стаду подобных! И вовсе волки перережут, если пастуху не быть рядом! – крикнул он Чуприну. И услышал вдогонку:

– Коль не застанете в Игумнове солдат, то спешите обратно в Ромоданово! Видит бог, сюда непременно нагрянет всей силой бригадир Хомяков. Одним нам вовек не отбиться!

Гурий быстро нагнал своих односельцев, не останавливаясь передохнуть, сумел перестроить их из общей толпы в полусотни, теми полусотнями охватить село, почти разом с четырех сторон вывалили мужики из окрестных лесов и оврагов.

Игумново горело во многих местах. По улицам метались с ведрами и ушатами шатающиеся от усталости старцы и отроки, заплескивая водой через выбитые окна горницы, срубовые стены, чадящие бревна. Детишки, брошенные без присмотра на придорожной, истоптанной конями и овцами мураве, выли в сотни голосов. Везде вразброс нехитрый крестьянский скарб, путались под ногами обезумевшие собаки, кошки. Кидались прочь бежать из села немногие уцелевшие поросята, за ними в угон бежали подростки. С тлеющих плетней на огонь изб, ошалев от общей кутерьмы, горланили обшарпанные петухи…

И ни одного драгуна на улицах села! Мужики горохом рассыпались по своим подворьям, а Гурий Чубук беззвучно плакал у бомбой разрушенного жилья – за спиной, со стороны волостного села, доносилась многоствольная пушечная пальба. Спустя малое время и там круто замешанным черным столбом поднялся к небу дым. Испуганно и призывно гудел набат, но теперь на его взывающий голос никто не поспешил к ромодановцам на выручку. Не прошло и получаса, как колокол громыхнул последний раз и умолк…

– Под вечер кое-как сумел я собрать мужиков в изодранных и обгорелых кафтанах. Ругать их было поздно, – сокрушенно закончил свою исповедь Гурий. – Да и за что их ругать? Такова, стало быть, мужицкая натура, что за свой двор душа болит стократ сильнее, чем за все село. На этом-то и взял нас хитрый Хомяков! Снял я перед мужиками своими мурмолку, поклонился земно и сказал на прощание: «Судите о своем животе каждый сам, а я ухожу в леса. Мне с паралитиком Демидовым никак не с руки в одной светелке чаи пивать. Да и хозяйства своего на ноги не поставить. Сами видите, что от двора осталось, как в той горькой присказке: „Было у Пахома два липовых котла, да и те сгорели над пламенем дотла“. Не поминайте лихом, если что…» И ушел.

Гурий задумчиво посмотрел на темный лес вокруг временного бивака, прислушался, словно надеялся уловить чутким ухом отдаленный, затухающий набат над покинутым родным селом. Вздохнул, погладил затекшие колени жесткими пальцами.

– Как удалось миновать воинские заставы окрест мятежной волости, и по сей день не могу осмыслить. Аки бедный праведник пролез сквозь угольное ушко! Раза четыре натыкался на конные разъезды драгун, под пулями кидался в дикие чащобы. Где-то под Рязанью уже за добрую мзду у одного волостного старосты выправил подложную отпускную бумагу, будто иду бурлачить на Волгу. С тою спасительной бумагой и добрался с грехом пополам на Каму, а с Камы на Каменный Пояс. Тамо перезимовал в потайном пристанище ватажников, беглых с разных заводов, а по весне учинил войну с заводскими стражниками Невьянского завода, коим владеют Демидовы. Без малого целый год гонялись то они за нами, то мы за ними, смотря кому счастье в тот день улыбалось. Только озверела под конец той войны горная администрация, конные отряды солдат понатыкала на всех дорогах. Вот и подались мы в вольные алтайские земли счастья и покоя искать. Да свои забубённые головушки спасать от топора… Весьма рад я, – добавил Гурий, – за Михайлу Рыбку. Хоть одному ромодановскому атаману удалось счастливо миновать лютых каторжных работ в демидовских подземельях.