Демидовский бунт - Владимир Буртовой

На глинистом откосе среди густых кустов остался дозорцем Игнат. Отсюда Иртыш просматривался на север, к Омску, верст на пять. Остальные отошли к лесу и полегли кто где.

Отец Киприан с кряхтением опустился на колени, тяжело стащил с плеч котомку, прилег рядом с Илейкой. За минувшую весну отрок заметно повзрослел, и монах давно не видел в его глазах полудетских слез, вызванных тоской по дому или горечью утраты отца и деда, как это часто случалось по ту сторону Каменного Пояса. И только по Добрыне с Евтихием тосковали оба одинаково, и старый и малый.

Тень от леса дотянулась уже до берега и вместе с тенью обрыва упала на медленную воду, зато правобережье все еще алело в лучах заходящего солнца. Там широко раскинулась Барабинская степь, безлюдная, необжитая.

– Атаман! – послышался из кустов ликующий голос Игната. – Идет наше корытце!

Илейка мигом, а отец Киприан с заметным усилием поднялись на ноги. По реке, преодолевая течение, шла барка. Медленно поднимались и падали в воду длинные весла. Косой треугольный парус жадно ловил ветер со стороны Барабинской степи и надувался, когда порыв был достаточно сильным. Если ветер стихал, то парус обвисал на мачте опорожненной торбой за плечами всюду гонимого от жилья бродяги.

Более часа барка была видна, потом ее закрыл от ватажников заросший кустами берег, и только Гурий и Игнат видели, как, дойдя до знакомого места, хозяин парусника распорядился повернуть к знакомому откосу берега и убрать весла. Крепкими веревками притянулись к массивным камням, спустили на песок шаткие сходни.

Ватажники по знаку Гурия затаились, опасаясь нечаянным словом выдать свое присутствие.

Еще через полчаса из-под обрыва потянуло запахом дыма: гребцы с барки готовили ужин, чтобы успеть за короткую майскую ночь набраться сил еще на один дневной переход. А сколько таких переходов будет до верховий Иртыша? Много, на все лето хватит. Мужики, отправленные в партиях по три десятка на каждой большой барке с военными грузами для далеких крепостей, возвращаться будут уже поздней осенью, проедая немногие рубли, которые казна выдаст им за тяжкий прогон.

Илейка присунулся к краю обрыва, отогнул куст полыни и увидел на приречном песке десятка полтора солдат. Чуть в стороне, ближе к обрыву, у костров расположились гребцы.

При виде царицыных слуг Илейка невольно стиснул кулаки. «Дома наших мужиков побили, и у Беловодья их набирается беглых ловить да поселения жечь из пушек. Неужто не осилит ватага солдат, поляжет на песке?..» Не додумал мысль до конца, отполз от берега. Какое-то время колебался, пересиливал страх, – легко ли решиться пойти на бой первый раз? И все же решился, прошептал монаху:

– И я с ватажниками спущусь, – сказал неопределенно, чтобы не беспокоить отца Киприана. – Вдруг да подберу себе от солдат какое ни то оружие полегче, – и принялся шарить впотьмах по земле руками, подыскивая подходящий камень на первый случай. Отец Киприан понял его, вынул из-под рясы пистоль, помедлил некоторое время, потом решительно протянул побродиму.

– Возьми вот… Прошу, сыне Илья, не лезь бездумно под солдатскую саблю, как эти пролетные головушки, – и покосился на ватажников, которые сосредоточенно проверяли свое оружие. – Ты у меня как синь порох в глазу… Сгибнешь если, то останусь я аки перст. С кем тогда в Беловодье побреду? В неведомую даль, куда и ворон, поди, костей русских не заносил. Иди, не дитя уже, чтоб за подол держаться.

Илейка молча и с достоинством принял пистоль, сунул за тугой пояс, проверил, надежно ли сидит.

– Ну, молодцы, на супостатов наших, с богом! – сказал Гурий Чубук и первым прыгнул с откоса вниз.

– Круши-и-и! – неудержимо, весенним оползнем ухнула ватага к речному прибрежью. Вслед за Гурием прыгнул с откоса Илейка, не разбирая во тьме, куда ступает нога. С носовой части барки ударил торопливый выстрел. Пуля свистнула над головой Илейки и тупо врезалась в сухой глинистый берег.

– Бей их! – кричал Илейка, заглушая в себе естественную боязнь близкой драки, тут же споткнулся обо что-то твердое и кувыркнулся через голову несколько раз, больно ударившись спиной то ли о камень, то ли о корягу. Вскочив, увидел впереди атамана. С пистолем и саблей, Гурий Чубук широкими скачками мчался к двум солдатским кострам. Размахивая над головой тяжелым кистенем, Илейку обогнал Панкрат Лысая Голова.

Солдаты побросали миски с кашей, вскочили, не сразу сообразив, что происходит. От темного берега по ним почти в упор ударили ружейные и пистольные выстрелы, человек пять или шесть упали, не успев схватить ружья или вынуть палаши для рукопашного боя с нежданным противником. Не дав солдатам времени опомниться, ватажники навалились всей массой, завязалась отчаянная, с хряском и руганью рукопашная драка, которая быстро переместилась от костров к шатким сходням.

Косоглазый Игнат, прорываясь к левому трапу, грубо оттолкнул Илейку:

– Не путайся под ногами – зашибут!

Илейка не устоял от толчка, плюхнулся в воду, едва успев поднять руку с пистолем, чтобы не замочить порох. Ватажники ворвались на барку и добивали уцелевших охранников. И тут с громким плеском вниз спрыгнули трое. Двое кинулись вплавь к противоположному берегу, третий вскинул ружье, прицеливаясь в Гурия. Атаман склонился над бортом, всматривался во тьму, куда сиганули бежавшие. Еще миг…

Илейка не раздумывая поднял руку с пистолем и нажал на курок. Грохнул выстрел, руку отбросило назад так, что пистоль едва не ударил Илейку по лицу.

– Куда делись бежавшие? – крикнул Чубук. Илейка, потрясенный случившимся, не мог ничего сказать. Он продолжал смотреть на то место, где только что осел в воду солдат, словно надеялся, что тот встанет, отфыркается, утрет усатое лицо мокрыми ладонями…

И закричал вдруг, когда противная тошнота подступила к горлу, перехватывая дыхание. Закричал от ужаса совершенного им убийства. Вскочил и как безумный глянул на Иртыш, туда, где скрылись еще двое, втайне надеясь, что увидит-таки уплывающих троих… В смертельно-желтом свете луны река, казалось, тоже вздрагивала, и по ее широкой груди шла крупная нервная дрожь.

Мимо Илейки вниз по течению, во тьму ночи, побежал атаманов помощник Игнат. Несколько раз звякнул о камни низко опущенный приклад ружья, и вскоре Игнат пропал, стал невидим.

Шатаясь, будто в угаре, Илейка выбрался из воды и тяжело сел на мокрый песок, стиснул голову ладонями, чтобы не видеть побоища на корме барки и не слышать, как последний сгусток человеческой боли и отчаяния запоздалым криком ударился о берег и потонул в холодной глубине звездного неба.

С барки громка позвали отца Киприана. Монах с трудом поднял Илейку с песка и пошел на зов. Панкрат Лысая Голова посветил факелом, и отец Киприан по сходням, чутко отзывавшимся на каждый шаг, поднялся на палубу. Здесь его встретил возбужденный атаман. Теплый кафтан Гурия был изорван, на плече торчал белый клок ваты. Всегда подвижные, живые глаза Чубука теперь, в свете факелов, и вовсе походили на два раскаленных угля.

– Лечи, отец Киприан, а тебе посветят, – только и успел выговорить атаман. Потом быстро отвернулся от монаха и послал троих ватажников осмотреть трюмы, распорядился привести с берега гребцов.