Мистер Невозможный - Лоретта Чейз

На диване был разложен знакомый лист бумаги с тремя видами письменности. Это была копия Розеттского камня. На коленях у нее лежала тетрадь. Он постучал в открытую дверь. Дафна подняла голову. Лицо ее залилось румянцем. Ему захотелось поцеловать эту розовую кожу. И ту, что оставалась бледной. Затем и ту, что была еще ниже.

— Крокодилы, — сказал он.

— Правда? — Она отложила тетрадь. — Где?

Руперт нашел зонтик и повел ее на палубу. Он держал над ней зонтик, пока она с интересом разглядывала рептилий. Прошло много времени, прежде чем она заговорила.

Он не испытывал потребности говорить. Достаточно было слышать ее, видеть ее удивление и удовольствие, преображавшие все, на что он смотрел. Крокодилы каким-то образом стали казаться более экзотичными и удивительными. С ней любой понимал, что видит чудеса.

— Мне трудно поверить, что они настоящие, — наконец сказала она. — Смотри, один сползает в воду.

Руперт услышал рядом мальчишеские голоса, похоже, мальчишки ссорились. Он бросил на них сердитый взгляд. Том подошел к нему:

— Пожалуйста, сэр, мне надо поговорить с вами.

Но он не может говорить в присутствии леди, сказал мальчик. Это мужской разговор. Пожав пленами и улыбнувшись, Дафна ушла в каюту, подальше от жгучего солнца.

— Для тебя будет лучше, если это действительно важно, — предупредил мальчика Руперт.

— О да, сэр. Юсуф очень болен.

Руперт пристально посмотрел на другого юношу, который со смущенным видом держался позади. Его тюрбан съехал набок, а одежда была измята.

— Болезни — это дело леди, — сказал Руперт. — А я не доктор.

— Он болен от любви, сэр. Вот почему он так небрежен к своей одежде.

— От любви?

— Да, сэр, к Нафизе. Его страдания велики. Я говорил ему, что вы теперь наш отец, и вы позаботитесь о его счастье, но он мне не верит.

Руперт снова взглянул на Юсуфа, лицо которого выражало трогательную надежду. Он снова обратился к Тому:

— И с каких это пор я ваш отец?

Том объяснил, что чума лишила его почти всех родных. Его дядя Ахмед исчез. У Юсуфа тоже нет семьи. Солдаты Мухаммеда Али два года назад сожгли дотла его деревню и всех убили.

— И теперь мы принадлежим вам, — закончил Том. — Вы наш хозяин и наш отец.

В эту минуту заплакал ребенок.

Руперт огляделся. Ребенок. Женщины. Пара подростков.

Он и был им отцом.

Дафна упорно смотрела на картуши, но это было бесполезно. Она не могла сосредоточиться. Она не могла вспомнить, о чем думала перед тем, как услышала стук и увидела на пороге мистера Карсингтона. Она помнила, как он прижал ее к двери в тот вечер, когда они вернулись из Мемфиса.

Поцелуй, колдовской поцелуй. Нежный и игривый. Он был для нее неожиданным открытием, как будто никто на свете никогда не целовал ее.

И все воспоминания, которые она гнала прочь, нахлынули на нее и пробудили желания, приносившие с собой боль.

Эту боль ей было бы легче вынести, если бы он был таким бесчувственным, как притворялся. Но бесчувственный человек не мог бы вернуть ей веру в себя, как это сумел он, заставить ее впервые в жизни почувствовать себя совершенно нормальной женщиной, даже привлекательной. Бесчувственный человек не стал бы держать над ней зонтик, защищая ее от солнца. Бесчувственный человек не стал бы играть с ребенком, или засиживаться до ночи, рассказывая мальчикам разные истории, или позволять мангусте взбираться на себя. Бесчувственный человек не смог бы заставить всех окружающих полюбить его.

«Включая меня, — подумала она. — Включая меня, глупую».

— Дафна.

Она подняла глаза, не ожидая что-либо увидеть, ибо она лишь мечтала и звучный голос слышала в своем воображении. Но нет, он снова стоял в дверях, чуть склонив голову, потому что дверной проем был слишком низок для него. Северный ветер растрепал его густые темные волосы, глаза весело блестели. Она вспомнила, как он насвистывал в темноте темницы, смеясь над опасностью, как будто она существовала специально для его развлечения.

А теперь Дафна наблюдала, как он день за днем разгоняет темноту в ее душе. И она меняется день за днем. Благодаря ему она снова научилась любить и доверять себе. Благодаря ему, желания стали наслаждением, а не стыдом.

«Я люблю тебя», — подумала она.

Он долго наблюдал за ней, затем уголки его губ медленно растянулись в улыбке.

— А-а, — сказал он. — Так-то лучше.

— Что лучше?

Он вошел в каюту и закрыл за собой дверь.

— Ты знаешь, — ответил он.

— Тебе не следовало закрывать дверь, — сказала она, а ее сердце, непослушное сердце, замирало от предвкушения.

— Ты смотришь на меня, как будто говоришь «та ала хенех», — сказал он.

— Нет, — солгала она. А желание билось в ее сердце и пробегало по жилам.

— Тогда почему я забыл, зачем пришел? — Руперт сел на диван рядом с ней. — Это было что-то чрезвычайно важное. Но выражение твоего лица заставило меня обо всем забыть. — Руперт поднял тетрадь, выскользнувшую из ее рук, когда она увидела его. — Может быть, я постепенно вспомню. Чем ты занимаешься сегодня? Или я должен сказать кем? Я вижу пару этих надоевших уже картушей.

— Не пару, — сдержанно возразила Дафна. В каюте было слишком тесно. Они были отгорожены ото всех. Снаружи матросы затянули любовную песню. — Они происходят из разных мест.

Как и они, напомнила она себе, из разных миров. Ей надо оставаться в своем, держаться на расстоянии. Это она понимала. Но она придвинулась ближе и указала на страницу, хотя в этом не было необходимости. Он и так хорошо все видел.

— Тот, что сверху, принадлежит Птолемею, он с Розеттского камня. Нижний — Клеопатре, он с обелиска мистера Бэнкса. — Она придвинулась слишком близко. Его запах щекотал ей ноздри и проникал в мозг, затуманивая его.

Он перевел взгляд с тетради на ее лицо. Ей следовало отвернуться, сосредоточиться, иначе по выражению ее лица он поймет, чего она хочет, прочитает каждую отчаянную мысль, каждое безумное чувство. Но Дафна не смогла отвернуться. Ей хотелось провести кончиками пальцев по овалу его лица, прижаться к нему щекой.

— Ты написала буквы над этими знаками, — заметил он.

— Догадки, — ответила она. — Считаю буквы. Сравниваю буквы. Чтобы отвлечься от других мыслей.

— Помогает?

«Думай о Майлсе, — говорила она себе. — Думай о том, что он сделал для тебя. Неужели ты заставишь его расплачиваться за свою слабость и глупость?»

— Нет, — сказала она, — не помогает.

— Мне тоже ничего не помогает. Я сделал глупость, войдя сюда и закрыв дверь. Здесь все твое — божественный запах ладана, аромат твоей кожи, запах книг, пергамента и чернил. — Он погладил ладонью часть дивана, разделявшую их. — Здесь ты спишь, а я сплю на другом конце света. Я тоскую по тебе.