Главный соперник Наполеона. Великий генерал Моро - Алексей Зотов

Только четверых обвиняемых, в основном второстепенных людей и пару слуг, а именно Эвена, Карона, Галле и его супругу, пощадил прокурор. Он потребовал 43 головы.

В зале суда послышалось столь враждебное негодование, что председатель немедленно объявил перерыв.

Слушания вновь открылись только через два часа. И начались с прений защиты. Первым взял слово адвокат Жоржа Кадуда-ля — мэтр Домманже. Было ясно, что он был назначен слишком поздно, так как пожаловался, что «времени было настолько мало, что я не смог подготовить даже самый простой проект защиты». Однако его выступление, полностью импровизированное, тем не менее оказалось очень теплым и весьма достойным.

Затем выступили мэтр Лебон в защиту Русийона и Бувэ де Лозье и мэтр Гишар в защиту братьев Армана и Жюля де Полиньяк.

* * *

В понедельник 4 июня состоялось следующее заседание суда и началось оно с отказа от своих показаний господина Бувэ де Лозье.

Моро: Прошу господина председателя спросить господина Бувэ де Лозье, отказывается ли он от своих слов, сказанных им во время очной ставки.

Бувэ: Я поясню. В своем заявлении я показал, что Моро позволил родиться заговору. Я так считал. Теперь я так не считаю.

Моро: У меня больше нет вопросов.

Председатель: Обвиняемый Бувэ, разве вы не были на встрече, состоявшейся на бульваре Мадлен?

Бувэ: Я был в экипаже вместе с Кадудалем и с Пишегрю, но я не видел Моро.

По завершении этого инцидента прения продолжились. Когда подошла очередь мэтра Бонне, адвоката генерала Моро, последний поднялся и попросил у председателя разрешения сделать заявление, прежде чем мэтр Бонне начнет прения. Председатель согласился, и Моро начал читать речь, которую он подготовил ночью, сидя в своей камере в тюрьме Консьержери и которую он через посредничество своей жены передал адвокату. Вот когда Моро потребовались его знания юриспруденции. Не зря отец отдал его в юридический колледж и он получил соответствующее образование.

Речь Моро представляла собой своего рода преамбулу к выступлению мэтра Бонне. В ней генерал вкратце описывает всю историю своей жизни. Он говорит, что готовился к карьере адвоката, но революция сделала из него воина. Он описывает свое продвижение по службе, звание за званием, должность за должностью, вплоть до дивизионного генерала и командующего армией. Он говорит о самоотвержении при неудачах и скромности при успехах. Он воскрешает в памяти свою роль, сейчас с радостью забытую, но весьма активную в ходе событий 18 брюмера, и доказывает, что никогда не домогался власти для себя лично и что всем почестям и славе он всегда предпочитал свидетельства собственной совести, радости семейной жизни и уважение друзей.

«…помыслы моей души известны всем. Мои враги не могли найти иных моих преступлений, кроме свободы слова. Мои вольные речи! Они чаще всего были в поддержку правительства. А если иногда они не были таковыми, то что ж из того! Разве это считается преступлением у народа, который так долго боролся за свободу слова, собраний, мнений, шествий, печати и который пользовался ими даже при Старом режиме. Нужно ли судить заговорщиков одинаково строго с теми, кто не согласен или просто не одобряет политику правительства? Если бы я задумал совершить заговор или следовал бы его плану, то я бы скрыл свое недовольство и добивался бы новых назначений, которые поставили бы меня снова в гуще вооруженных сил нации. Я знаю, что Монк оставался в армии, чтобы плести заговоры, и что Кассий и Брут стремились быть в ближнем окружении Цезаря, чтобы поразить его в самое сердце.

Судьи, мне больше нечего вам сказать. Такой была вся моя жизнь. Перед лицом Бога и людей я клянусь в невиновности и честности моих поступков. Исполняйте свой долг. Вас слушает Франция; на вас смотрит Европа и надеются потомки!»

Эта торжественная речь со столь благородным акцентом произвела глубокое впечатление на присутствующих. В тот же вечер ее смогла прочесть парижская публика, так как благодаря заботам адвокатов Моро она была заранее напечатана и, как только он ее произнес, стала широко распространяться по всей столице.

Именно в этот момент произошло событие, которое пересказывают первые биографы Жана-Виктора Моро. Генерал Лекурб, присутствовавший в зале, поднял на руки ребенка Моро и, выйдя с ним на середину зала, воскликнул, обращаясь к солдатам охраны и жандармам: «Смотрите! Вот сын вашего генерала!» Более поздним биографам эта сцена представляется менее правдоподобной, имея в виду строгие меры, которые председатель Эмар ввел в зале суда и каким образом поддерживался порядок в ходе прений.

Как бы то ни было, ясно одно — речь героя Гогенлиндена произвела мощный эффект. Зал содрогался от возмущения, видя, что перед ними в окружении двух жандармов стоит боевой генерал, которому Франция обязана столькими прекрасными победами.

Для судей наступил критический момент. Одного слова, призыва, жеста славного пленника было бы достаточно, чтобы толпа снесла трибунал и растерзала судей. Жорж Кадудаль это сразу почувствовал. «Если бы я был Моро, то сегодня же ночевал в Тюильри!» — сказал он своим соседям.

Но Моро даже не шелохнулся, и председатель смог наконец, подавляя грозу, предоставить слово мэтру Бонне. Последний произнес блестящую речь. У него не было необходимости говорить о прошлом своего клиента. Моро великолепно сделал это сам. Бонне только процитировал поэта: «Посмотрите на мою жизнь, и вы узнаете, кто я» — и тут же перешел к рассмотрению «деяний» Моро, сформулированных в обвинительном заключении.

Он методично, по пунктам, рассматривал каждое обвинение и демонстрировал суду их полную несостоятельность.

— «Незаявление на Пишегрю» после его появления в Париже? Да, но, заявив, Моро опозорил бы себя и свою честь.

— «Предложения», сделанные секретарю Моро — Френьеру? Небылица! Вильнев только что всем ясно показал, что он не знает Френьера, более того, он его никогда не видел.

— «Связи» с Пишегрю через посредничество Давида и Лажоле? Они были только дружеские. Одна деталь это подтверждает — если бы Лажоле входил в заговор и служил Моро, то последний наверняка дал бы ему 12 луидоров на поездку в Лондон.

— «Встречи Моро с Пишегрю?» Той, что на бульваре Мадлен — ее вообще не было: ни Бувэ, ни Лажоле не видели тем вечером, как Пишегрю и Моро разговаривали друг с другом. Что касается двух визитов Пишегрю в дом Моро на улице Анжу, то они были очень короткими и удивили генерала Моро, который их не желал.

— «Пересуды Роллана?» Он извратил суть сказанного. Роллан вообще подозрителен. Почему он помещен отдельно от остальных в тюрьму аббатства, тогда как другие содержатся в Тампле? Почему к нему — особое отношение?

После этого Бонне, израсходовав запас своего красноречия и искусной аргументации, воскликнул: «Ваше решение отразится на самом знаменитом процессе, которое История передаст последующим поколениям. Вся вселенная слушает вас!»

Но председатель суда, как если бы желая развеять пафосный эффект этой замечательной речи, сухо заявил мэтру Бонне: «Хочу заметить, и вы это хорошо знаете, что Моро обвиняется не за то, что не донес на Пишегрю. Это бесполезный аргумент, который вы использовали в своей защите».