Наследие - Бентли Литтл

Не знали.

И не узнают. Теперь они мертвы.

Оба мертвы.

Но Джун, очевидно, – подруга матери и явно ждет, чтобы ее пригласили внутрь. Соображать требовалось быстро.

– Мама сейчас спит, – ответил он.

Джун только рукой махнула.

– О, разбудите ее, пожалуйста! Она возражать не станет.

– Мама плохо себя чувствует, – уточнил Стив, стараясь подавить тревогу в голосе. – Боюсь, она заболела.

Уголком глаза он видел в кухне на полу ноги матери, носками вверх. «Как у Злой Ведьмы Запада», – подумал он вдруг и едва удержался от смеха. С ужасом поняв, что улыбается, поспешно стер улыбку с лица.

– Мы с ней виделись утром, – нахмурившись, проговорила женщина, – и она была вполне здорова. Что с ней?

– Не знаю, – ответил Стив. – Главное, что она отдыхает и просила ее не беспокоить. Я скажу ей, что вы заходили.

Он хотел закрыть дверь у соседки перед носом, но сообразил, что это будет слишком подозрительно, и просто стоял, ожидая, пока она уйдет.

– Ну хорошо, – неуверенно сказала Джун. – Понимаю. Вы скажете ей, что я зайду попозже?

– Разумеется, – пообещал Стив. – Конечно, скажу. И рад с вами познакомиться, – добавил он.

– Я тоже рада наконец с вами познакомиться, – ответила Джун.

Стив понял: мать наверняка рассказывала Джун что-то о нем – и, уж наверное, ничего хорошего.

Сойдя с крыльца, Джун обернулась; он помахал ей и закрыл дверь. Руки тряслись; с минуту Стив стоял, привалившись спиной к двери, глубоко дыша и стараясь успокоиться. Покосился на неподвижное тело матери на кухонном полу. «Я в ловушке, – думал он, – я в ловушке, я обречен убивать тех, кто со мной рядом».

А не обман ли это? Может, и нет никакой высшей цели? А он – просто жертва невезения и дурной наследственности и обречен убивать людей лишь потому, что отцом его был Джозеф Най, неведомый миру серийный убийца?

Мрачная мысль.

Стив запер переднюю дверь. Прошел через дом к задней и запер ее тоже. Закрыл гараж. Самым беспечным прогулочным шагом, на какой был способен, подошел к машине. Последний штрих – помахал рукой занавешенному кухонному окну. Видит ли его кто-нибудь из соседей, он не знал; но осторожность никогда не помешает.

Отъехав от дома, Стив почувствовал себя лучше, а на шоссе совсем приободрился. Сегодня дома он поупражняется перед зеркалом изображать шок и горе. А завтра после обеда вернется сюда и позвонит в полицию.

Воскресенье, конец весны. Жара и безветрие. Вниз, в библиотеку, за CD-диском. Диски из проката: Аарон Коупленд, Филип Гласс, Бак Оуэн. Пожалуй, начнем с Гласса. Что-нибудь из старенького: после «Эйнштейна на пляже» и до «Койяанискатси». Долгая, протяжная, с повторяющимися аккордами и музыкальными фразами: ощущение движения на месте. Где-то посреди композиции появляются мухи. Вижу их на стене. Жужжания не слышу – музыка заглушает; только стайку мух на белой стене над австралийским орнаментом. Как они сюда попали? Дверь закрыта. Открыты окна, но на них противокомариные сетки, дыр нет. Мух уже десятки, и они прибывают с каждой минутой. Колеблются пятном Роршаха с расплывчатыми краями, словно амеба, музыке в такт.

Теперь вижу, откуда они явились. Крохотная щель между стеной и потолком. Мухи танцуют. Движения отдельных мух отвечают отрывистому ритму музыки, очертания всей стаи – ее гармоническим переходам.

Выбегаю наружу через заднюю дверь. Мухи везде: на стене, за окном, на соседнем доме, на кустах, на деревьях. Слышу их жужжание. Музыка привлекает их, зовет. Назойливые повторы, раздражающие соседей, притягивают мух.

Возвращаюсь в дом. Под кухонной раковиной есть «Черный флаг». Прикончит он их всех – или только разозлит? Мухи покрывают уже не только белую стену, но и оконные рамы: их тысячи, они покрыли больше половины стены. Музыка звучит как их жужжание – или громкое хоровое жужжание стало частью музыки?

Мушиный танец становится плавным. Черное озеро мух меняет очертания, сжимается и расширяется. Мухи облепляют острые углы, закругляют их. Мухи и звуки вместе гипнотизируют, вводят в транс. Дыхание замедляется, медленнее бьется сердце. Расслабляюсь. Успокаиваюсь. Готов принять.

И

Я я я я я

Они говорят мне: мы дадим тебе все, что хочешь. У них, у мух, есть власть, доселе мне неведомая. Я призвал их своей музыкой, я пробудил их, я помог им услышать голос повелителя. Теперь я, я, я могу получить от них все, чего жаждет мое сердце.

Не знаю, на что способны мухи, не знаю, почему они способны на все. Это бессмыслица, и рационалист во мне предлагает просто выключить проигрыватель и посмотреть, что будет. Но тот же рационалист знает: нападения такого множества мух я не переживу.

Значит, музыка должна длиться вечно? Нажать кнопку «Повтор», чтобы Филип Гласс никогда не кончался? Тогда они будут счастливы и меня не тронут?

Я я я

Все новые мухи летят издалека – темная туча насекомых закрывает белое выцветшее небо. Зов музыки притягивает этот живой смерч к моему дому.

А мухи – насекомые?

Неважно, все неважно. Я снова смотрю и слушаю. Движение, звук. Покой.

Все, чего захочу.

Хочу, чтобы умерла моя мать.

Женщина

– Отлижи мне, а я у тебя отсосу!

Тортон огляделся. Никого больше не было на улице – и слова эти донеслись из «Лексуса», остановившегося у тротуара, где сидела роскошная блондинка. Смотрела она прямо вперед, на него вообще не обращала внимания, и Тортон подумал, что ему почудилось. «Может быть, переспросить?» – подумал он. Но нет: она, разумеется, не могла сказать ничего подобного. Поэтому он отвернулся и зашагал дальше.

– Эй! Я сказала: отлижи мне, а я у тебя отсосу!

Говорила именно блондинка – и точно обращалась к нему. Теперь она смотрела на него через пассажирское окно и улыбалась. Поколебавшись, он открыл дверь машины. Сел на переднее сиденье и сразу увидел, что на ней нет ни штанов, ни трусов. Мгновенно возбудившись, он захлопнул дверь – и только тут заметил, что ноги ее не того же цвета, что лицо и руки. И что от них исходит вонь.

Ноги ее были покрыты размазанным засохшим дерьмом.

Он зажал нос, стараясь дышать через рот.

– Выпустите меня! – потребовал он. – Я хочу уйти!

Но дверь была заперта.

– Извини, – ответила она, и в голосе ее слышалось искреннее сожаление. – Не могу.

Потом

Мы жили тогда в городе клоунов…

* * *

Стиву не удавалось закончить ни один рассказ. За компьютером он проводил столько же времени, сколько и раньше, писал – точнее, пытался писать, однако все идеи вели в никуда, и, написав страницу-две, дальше он совершенно терялся. Что происходит? Раньше с ним никогда такого не случалось. Может быть, это и есть пресловутый писательский затык? Так или иначе, злило это посильнее отказов из редакций.