Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37 - Татьяна Соломатина

– Да пока вроде никак. Если в родильном доме никаких форс-мажоров.

Честно говоря, она как раз собиралась отсиживаться в следующую субботу в родильном доме. Потому что всё. Нельзя! Фу, Татьяна Георгиевна! Нельзя портить парню жизнь!

– Ну тогда записываю! Я, Засоскина, вы, мой поп-гнида, шашлык-машлык и прочий оупен-эйр. Оксанка обещает хорошую погоду наколдовать.

– Но вы… Вы осторожней с Алёной этой. Я её не знаю. Вы – так вообще первый раз видите.

– Ой, Татьяна Георгиевна! Перестаньте! – обезоруживающе улыбнулся Родин. – Я люблю девочек. В хорошем смысле слова! – тут же оговорился он. И сам рассмеялся. – Блин, что за вывернутый мир, а? Скоро уже даже слово «библиофил» будет опасно вслух произнести. У меня старшая дочь возраста этой Алёны. Ну и вообще, лучше довериться и ошибиться, чем вообще никогда и никому не доверять. В общем, я не боюсь шестнадцатилетних девочек. А мой старый товарищ вообще ничего и никого не боится. А уж как он умеет из депрессий вытягивать… Он на свои бабки центр помощи подросткам организовал. Всё лицензионно. Всё по профилю. Всё нынче под эгидой и так далее. Он же у меня по второму образованию психолог.

– А что, попам разрешают получать второе образование? Им разве, если семинарию окончил и в сан вступил, что-то можно?

– Ну, семинария – это у него третье образование. А первое, так сказать, образование у него, голубушка, эрвэвэдэкэу!

– Как?

– Рязанское высшее воздушно-десантное командное училище имени того самого дяди Васи Маргелова.

– Да уж… Забавный образовательный набор.

– И не говорите, Татьяна Георгиевна, и не говорите! Все мы, в общем-то, прыгаем по жизни персонажами комедии дель арте, кто с парашютом, а кто и в клоунском колпаке. И как ни старайся стать чуть умнее, чуть изворотливее и ловчее, все мы совершаем глупости слишком часто. И слишком тяжело их потом исправлять. И самой популярной маской итальянского площадного театра по сей день остаётся Арлекин. Хм… Не слишком удачная шутка. Учитывая… – Родин помахал ручкой в сторону отделения. – Кстати, надо бы уточнить, кто эту патологию «ихтиозом арлекина» обозвал? Тот монах, что ещё в восемнадцатом веке детально описал? Или тот английский дерматолог, что исследовал? Интересно… Приятного вам дня, Татьяна Георгиевна. Вернусь – доложу, что с вашей девчонкой.

– Она не моя! – поспешила вставить Мальцева.

– Да все мы – ничьи. И никому нет ни до кого никакого дела. И всем есть дело до всех. Причём – одновременно! Таковы законы жанра!

– Какого ещё жанра, Сергей Станиславович? – устало выдохнула Татьяна Георгиевна.

– Того самого, госпожа Мальцева, того самого. Трагикомедии.

Прошло две недели. Профессор Елизавета Петровна не сдала. В смысле – не сказала интерну Денисову, по чьей просьбе он «ротирован». По учебному плану! Потому что профессор распорядилась! Вопросы есть?! Нет? Топайте в гинекологию.

В гинекологию Александр Вячеславович «потопал» охотно. Он относился к тому самому типу мужчин, которых трудности лишь распаляют. Но распаляют не безумно. Не так, чтобы моментально впустую прогореть со свистом, изрыгнув сноп искр и никого не согрев. Разумеется, он регулярно заходил в родильный дом. И несколько раз даже ассистировал Татьяне Георгиевне на ургентных ночных операциях. Но она так умело сворачивала общение, пользуясь своим административным статусом, занятостью и постоянным присутствием персонала, что вроде как пока самым естественным образом получалось, что никак… не получалось. Мужчины в этом смысле куда здоровее женщин на голову. «Занята» – для мужчин означает вовсе не то же самое, что для женщин – «занят». Для женщины – это экзистенциальный ужас. Значит – не нужна. Нашёл другую. «Милая, ехали с Леной, попал в аварию, поломал руки-ноги, лежу в Склифе, сообщение тебе пишет медсестра, срочно приезжай!» – «Кто такая Лена?» И т. д. Это – женское. Если женщина говорит мужчине, что она занята, то он, скорее всего, именно так это и воспримет: занята. Особенно если она действительно занята, и достаточно часто у него на глазах. О том, что у Панина новая любовница – знали все. В том числе Денисов. Все, разумеется, сплетничали. Кто жалел Мальцеву, кто говорил: «Так ей и надо!» А Денисов был счастлив. Денисов знал, что некий Волков Иван Спиридонович уже давно отправлен в отставку, хотя и продолжает изредка позванивать. Александра Вячеславовича устраивало, как развивались события. Горизонт очистился от соперников. Женщина действительно занята, а что они уже две недели не выезжали за город – так сложились обстоятельства. Мужчины больше верят женщинам на слово, чем женщины – мужчинам. Мужчины меньше знают о женщинах, чем женщины – о мужчинах. Мальцевой не хотелось гнать его как-то грубо. Она боялась его обидеть. Само на нет сойдёт… У молодых всё быстро проходит. Наверное… Тут она снова вспоминала, сколько лет было Матвею, когда они встретились. Не говоря уже о том, сколько было Панину – с этим вообще, считай, детьми познакомились. Быстро прошло? Да. Кстати, да. Жизнь вообще быстро проходит.

В общем, любой знает, что когда трудно на что-то решиться – надо отложить дело в долгий ящик, и решится само. Или не решится. Ну, не решится – полезешь в долгий ящик, нашаришь искомое и будешь решать.

Вот и сейчас, как только Денисов возник на пороге её кабинета, буквально вслед за ним внеслась Маргарита Андреевна и, едва кивнув Александру Вячеславовичу, с возмущением протараторила в Мальцеву:

– Баба поступила. Из ЦРБ!

– Знаю. Тыдыбыр принимает. На первый этаж.

– Ты видела эту бабу?!

– На обходе увижу. Что-то срочное?

– Ничего срочного. Только у неё рука – в шине из картона.

– Из картона? Так она вроде же не в родах? Почему её тогда «Скорая» не в главный корпус, не в травматологию повезла?

– «Скорая» её из травматологии и доставила. Из травматологии ЦРБ.

– «Скорая» ещё не уехала? – уточнила Татьяна Георгиевна, поднимаясь и выходя из кабинета.

Вот и хорошо. Вот, дорогой Денисов, как бы ты мне ни нравился, а топай по своим делам. У меня тут – видишь? – своих по горло.

В приёмном покое на стульчике сидела молоденькая тощая девчонка. На вид – моложе той шестнадцатилетней Алёны Каростышко. И действительно – на руке у неё была шина из картона, подвязанная обрывком грязного бинта. У тощей девчонки был приличный живот, недель эдак на тридцать восемь-тридцать девять. Ну, тогда понятно, что травма отказывается её госпитализировать. Но не лечить же! Гипс они наложить обязаны!

Анастасия Евгеньева Разова разговаривала со словоохотливым врачом «Скорой» с уездной подстанции.

– Вот, Татьяна Георгиевна! Объясняю доктору, что мы её в таком состоянии не можем госпитализировать. Тут сперва травматологи нужны.

– Да ну что вы тут формализмом страдаете?! – громко, но добродушно возмутился врач «Скорой». – Забирайте её и вызывайте травматолога на себя! У вас ему – по подвалу перейти! А у нас в ЦРБ… – Врач «Скорой» только махнул рукой. – У нас даже рентген нельзя сделать!