Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37 - Татьяна Соломатина

– Рентген-то почему нельзя? Свинцового фартука нет?

– Ренгеновского аппарата нет!

И словоохотливый доктор рассказал, что дела у них в центральной районной больнице действительно плохи. И не только в отделении травматологии, куда забыли поставить гипс. Даже гипс. Вообще всё забыли поставить. А рентгеновский аппарат уже полгода как поломался. Его сперва собирались заменить. Потому что он ещё при Царе Горохе старым был. Но бюджетных средств не нашлось. Аппарат решили чинить. Вызванный из Москвы сервисный инженер пришёл в ужас. В основном из-за того, что данная модель рентгеновского аппарат была известна ему только из курса истории медицинской инженерии. И чем, и как его «починять» – он понятия не имел. А поскольку рентген-аппарата не было, то и гипс в отделение перестали закупать. Ну, кому нужен гипс, если нет рентгеновского аппарата? Нет ножек – нет печенья. Но отделение не закрыли. При нём же – травмпункт! Вот беременная, таская воду из колодца, на весеннем льду поскользнулась – и ага! А что в самом травмпункте, что в отделении из медикаментов и оборудования – пенсионер и начинающий сидят в давно условно белых халатах, в «очко» режутся. Шанс прикидывают. На то, как скоро о них вспомнят. Чтобы закрыть. Слухи-то уже давно ходят. Зарплату – такую, что не то что вслух сказать, а даже подумать эту цифру смешно – уже давно не платят. Не самое дальнее Подмосковье, кстати. Но в Москве висят плакаты про необходимость постройки новых клиник, инновационных центров и университетских городков. А в каких-то семидесяти километрах от последнего плаката у травматологов в углу – порезанные коробки из продуктовой придорожной лавки стоят. Придорожная лавка – спонсор и благотворитель уездного травмпункта и отделения траматологии ЦРБ, существующих уже только на бумаге. Да и там существовать они будут уже недолго.

– А зачем вы воду из колодца носили? – удивлённо уточнила Анастасия Евгеньевна у тощенькой девочки. – Вам отключили за неуплату?

Тут врач «Скорой» расхохотался.

– Им её и не включали никогда. Вы что, никогда в русской деревне не бывали?

– Бывала… Ну, проездом, – застеснялась Настенька.

– В общем, так, – завершил доктор свой рассказ, – шину из картона ещё можно сделать. А вот рентген-аппарат из картона не соберёшь. А бензина нам её мужик налил. Он в гараже работает – достал. Мы её к вам и привезли, вы сегодня по нашей части области дежурные.

– Ладно, давайте ваши бумажки, подпишу!

Ей стало жалко эту несчастную бабу – всё-таки глаз у Маргариты Андреевны был намётан – далеко не девочка, просто очень тощая, сухая. Тридцать три. Беременность седьмая. Роды третьи.

– Седьмая?! – воскликнула Тыдыбыр. – Что же вы не предохраняетесь?!

– Они предохраняются, – загоготал врач «Скорой». – В бане шкафы двигают под стаканом самогона.

– Что-то… Что-то не так! – растерянно-искренне пробормотала Настенька Разова, дитя века высокотехнологичных гаджетов, бывавшая в русской деревне «проездом».

Тут уже и Марго засмеялась. И Мальцева еле улыбку сдержала. И даже бабёнка прыснула – скорее за компанию. Хотя над чем смеяться-то, когда плакать надо? Плакать, впрочем, всё равно не конструктивно.

И в этот же день чэпэ случилось и у них, в хорошо обеспеченной, не самой плохой московской больнице. На столе у одного из асов современной хирургии, у человека с мировым именем, стоявшего у истоков отечественной трансплантологии, на столе умер пациент. Молодой парень двадцати семи лет. Ровесник Настеньки Разовой. Умер во время операции трансплантации сердца. Умер из-за… шовного материала. Светило зашивало аорту. Счёт, как и всегда, шёл на секунды. И руки в эти секунды отечественное светило никогда не подводили. И вдруг у него в этих самых золотейших руках порвалась нить. Обложенная матами операционная сестра подала другую. Порвалась и эта. Срочно подняли всех в ружьё, но пока врачи рылись в личных запасах в поисках более качественного материала, парень умер. Светило рычало, как раненый вепрь. Светило подняло на ноги всех и вся. Светило выяснило, что нити, которые подвели в операционной, были куплены по самой низкой цене по тендеру, в полном соответствии с нынешними законами, подзаконными актами и министерскими приказами. Поставщик предложил низкую цену – и привет. Сэкономили. Поставщику по барабану, лишь бы купили. А чиновники от медицины, желающие и бюджет попилить, и функционирование больниц при этом как-то обеспечить, не учли массу требований к шовному материалу, используемому при операциях на открытом сердце и в трансплантологии. Например: хирургические нити должны быть одной толщины с иглами. Если нить тоньше – кровь из аорты начинает выходить под давлением. Именно «выходить», а не «сочиться». Это же аорта, мать-мать-мать! «В стране полным ходом идёт реформа здравоохранения!» – саркастически заявило светило на немедленно собранной им пресс-конференции. Фигурой он был видной, и СМИ сам себе обеспечил. «И в результате проводимых в отечественной медицине реформ жизнь человека стала в буквальном смысле висеть на нити. На некачественной, несоответствующей требованиям и стандартам нити. В то время как в кабинете министра здравоохранения стоит мебель, стоимостью с орбитальную станцию. Я приношу мои соболезнования семье умершего на столе мальчика, я скорблю вместе с ними. Простите меня, что я не взял с собой ампулу своего собственного материала. Я – старый мудак!» – завершил свою речь академик. В вышедших теле-, радио и газетных интервью было, конечно же, вот так: «“Я приношу мои соболезнования семье умершего” – такими словами завершил свою речь академик». Ну и яростные маты-перематы порезали, и сарказм обчикрыжили. Цензуры у нас, как известно, нет. И это правда. Нет у иной чиновничьей братии внутреннего цензора. Бесконтрольны их деяния.

В больничке все ходили прихлопнутые. Начиная с главного врача. Которого светило чуть не поколотило. Хотя и понимало, что главный врач тут тоже всего лишь жертва. Но академик-то обещал матери парня, что всё будет хорошо. Раз уж нашли донорское сердце. Но… «Так ведь и донорское сердце к хуям пропало!» – орал академик в кабинете у главного, и эхо разносилось, казалось, не только по холлу главного корпуса, не только по всей больничке, но и грохотало над всей Москвой, над городами и весями, где шины накладывают из картона, а предохраняются абортами. Жаль, что только казалось…

Что-то явно было не так.

То немногое, что оставалось «таким» и нравилось Татьяне Георгиевне – её собственная беременность (доставлявшая ей кучу хлопот и ненужных лишних мыслей, но приятная ей как состояние, хотя она уговаривала себя, что ещё ничего окончательно не решено); и православный священник, оказавшийся агностиком, с которым она неожиданно сдружилась. Как можно не сдружиться со священником-агностиком? А со священником, который ходит в ботинках швейцарских лесорубов, размахивая дымящей сигаретой, рассуждает о том, что «Марсельезу»-то спёрли из оперы оболганного Сальери, а девчонку Алёну пристрастил к парашютному спорту?

– Понимаешь, она типичный ярко выраженный истерик. Такая же, как её мамаша, – говорил он Татьяне Георгиевне, с которой они моментально-обоюдно перешли на «ты» в тот самый «шашлычный оупенэйр». – Потенциал превратиться в функциональную единицу войскового подразделения «мохеровые береты» у неё огромен. Потому ей просто надо сбрасывать «дурную химию». Адреналин. И тогда будет шанс. А сил на срач с самыми обыкновенными для большинства населения планеты родителями оставаться вовсе не будет. Как бы и что бы ни неслось про «нашу страну», и насколько бы на самом деле справедливыми утверждения про социальную несправедливость ни являлись, проблема «сварливых нянек» – она общепланетарная. Те, кто должны бы любить нас как друзья, чаще всего просто кормят, одевают и в меру своих интеллектуальных и душевных возможностей воспитывают нас. А интеллектуальные и тем более душевные возможности не у всех, знаешь ли… Ну, ты знаешь! – рассмеялся он. – Ты беременная, – резко и без переходов огорошил он Мальцеву. Интонация была утвердительной.