К чужому берегу. Предчувствие. - Роксана Михайловна Гедеон

видны и его сильные стороны, и слабости. Он дьявольски умен, необыкновенно удачлив, невероятно энергичен. И одновременно — тщеславен, как павлин. Падок на лесть, как ребенок…

— Вы рисуете его слишком поверхностно, — сказала я мрачно. — Мне он кажется порой просто жутким. Кто нам только его послал?

— Франция благословляет его сейчас.

— Ну да… Во всех лавках Елисейских полей только и болтовни, что о нем. А он, говорят, переодевается мелким служащим и ходит подслушивает эти разговоры. Что за планы у него? Куда он метит?

— Планы самые замечательные, сердце мое. Надеюсь, Австрия будет разбита в предстоящей кампании…

— И тогда?… — требовательно спросила я. — Конец десятилетней войне?

— Безусловно.

— Вы уверены?

— Я уже работаю над деталями будущего европейского мира. Мир с Австрией, с Англией, с прусским королем — перед Францией откроется поле для величия! Довольно мы уже были ужасом для Европы. После революции мы прирастили территорию и удивили всех силой оружия, а вскоре удивим законами и искусством. Вы еще увидите, какие толпы англичан хлынут в Париж поглядеть на сокровища Лувра! О-о, я с удовольствием посмотрю на них здесь. Они были довольно жестоки ко мне когда-то[57], но я прощаю их и буду охотно принимать у себя.

Талейран пригубил шампанское. Ирония скользнула в его взгляде.

— Можно, конечно, испытывать к первому консулу отвращение, как к мужчине, но я в силу своего пола свободен от таких оценок. И могу справедливо оценить то, что он намерен сделать с Лувром. Мировая сокровищница, кладезь картин и статуй — сколько денег это принесет французам, если Денон[58] сумеет правильно поставить дело!

Я вздохнула.

— Пока до этого дойдет, мы все будем замараны по уши, Морис. Его тактика, похоже, — макнуть в грязь всякого аристократа. Вы слышали безобразную историю с Даву?

Талейран пожал плечами.

— Да. Но Даву, мой друг, — давно не аристократ.

— Он наследник знатного бургундского рода!

— Возможно. Но он предал свое происхождение, когда неистово преследовал других аристократов.

— А вам… — Меня одолевала такая запальчивость, что я даже запнулась на миг. — Вам, Морис, не приходилось сталкиваться с желанием вас замарать? Вот, скажем, ваш брат Аршамбо… разве не настаивает Бонапарт на браке вашей племянницы со своим пасынком? И придумали же такое! Соединить наследницу тысячелетнего рода с юношей, который абсолютно ничем не примечателен!

Министр покачал головой.

— Мелани слишком юна. Ей пятнадцать. Это будет нам хорошим предлогом для отказа.

— Но Мелани вырастет. А Бонапарты настаивают, — протянула я вопросительно. — Жозефина — она так просто требует…

— Все так. Признаюсь, иногда это мне… э-э, изрядно надоедает. Я имел смелость надеяться, что многочисленные и довольно важные услуги, которые я оказываю первому консулу, избавят меня от другого рода требований… тем более матримониальных[59]. Но, знаете, на меня пока не слишком давят. Да и кто я для Мелани, чтобы распоряжаться ее рукой? Аршамбо, ее отец, категорически против брака с Богарне.

— Ваш брат абсолютно прав, — проворчала я.

— Да, но он только что вернулся из изгнания, — многозначительно произнес Талейран. — Ни мне, ни ему не хотелось бы, чтоб Гамбург снова стал ему домом. Тем более, что, кроме Мелани, у меня еще трое замечательных племянников, наследников рода Перигоров, которых я хотел бы видеть как можно чаще.

— То есть даже вам приходится лавировать, — подытожила я с грустью.

— Да. Но я мастер это делать, — лукаво подтвердил министр.

«А я не мастер, — подумала я. — Мне не очень-то это удается даже ради земель Жана. Да и почему Морис думает, что давление не усилится? Чем больше власти он поможет Бонапарту захватить, тем требовательнее станет генерал. Иного и быть не может, это захватчик по натуре!»

Неслышно подошла Адриенна с кашемировой шалью в руках, набросила ее мне на плечи. Это было как раз вовремя: становилось зябко. Кашемировые шали, мягкие, роскошные, вошли в моду после египетского похода Бонапарта и стоили очень дорого; эту мою шаль выбирал лично Леруа и она была очень хороша — из тонкой золотистой шерсти с вышитыми на ней нежнозелеными узорами, шаль спускалась складками до самых колен, красиво драпируя фигуру. В иной раз министр не преминул бы обратить внимание на такую вещь, он ведь замечал все красивое. Но сейчас он молчал, будто погрузившись в раздумья. Молчала и я, кутаясь в кашемир.

— В чем-то вы правы, — внезапно сказал Талейран.

Я обернулась, поглядела ему в лицо. Впервые за этот вечер в его глазах появилось мрачное выражение. Кажется, он колебался, говорить мне о своих сомнениях или не говорить, и я, зная его скрытность, не настаивала и не торопила. Увидев, что я ничего не выпытываю, он произнес:

— Есть одна… э-э, небольшая деталь, которая мне очень не нравится. Вернее, их даже две, к сожалению… Но я не готов из-за них отступить от своих планов, потому что чувствую себя в силах… э-э, совладать с Бонапартом.

«Э-э», повторяющееся в речи министра немного чаще, чем обычно, свидетельствовало, что Талейран взволнован. Удивленная, я услышала от него, что Бонапарт, оказывается, уже пару раз ему намекал: дескать, надо определиться с положением Келли Грант в его доме — или прогнать ее, или жениться.

— Же-нить-ся? — произнесла я, не веря своим ушам. — Вам… бывшему епископу?

— Это препятствие, да. И это первое, что приходит на ум, когда мне такое предлагают. Но, кроме того, мои чувства к мадам Грант, как бы так сказать, не настолько сильны, чтоб я отважился на столь экстравагантный поступок. Я люблю ее, разумеется. Но я люблю столь многих, что наша семейная жизнь вряд ли сложится удачно, не стоит и начинать.

От изумления я едва могла говорить.

— Морис… да ведь это просто издевательство… не станете же вы утверждать, что генерал печется о вашей нравственности?

— Ну, он приводит много разумных доводов. К примеру, негоже министру приличного государства появляться на приемах в компании женщины с неизвестным статусом. С этим не поспоришь.

— Но он же должен учитывать особенности вашего прошлого! Вся наша страна пережила странные времена. Вы носили сутану… вам явно не стоит ввязываться в такую авантюру, как брак! Это святотатство… или как там подобное называется?

Талейран снова поднес к губам мои пальцы.

— Вижу, что вы за меня переживаете. Но не огорчайтесь так. Я вполне могу противостоять первому консулу. Главное, чтоб об его требованиях не узнала мадам Грант.

— Почему?

— О, да потому, что она тотчас присоединится к ним, и тогда мне от ее скандалов впору будет бежать из дома.

Тон его был насмешлив, но лицо оставалось задумчивым. Я давно уже