Одно слово стоит тысячи - Чжэньюнь Лю

— Зови сюда свою мамку, у меня к ней разговор есть.

— А она не пришла.

— С кем же ты? — удивился У Моси.

— Одна.

У Моси снова почувствовал свою ненужность.

— Тебя ко мне мама прислала?

Цяолин покачала головой:

— Мама сказала, чтобы я к тебе никогда в жизни даже не приближалась. Я тайком к тебе прибежала.

Тут У Моси опомнился:

— Ты ведь боишься темноты, как же ты смогла прибежать черт знает куда?

Цяолин заплакала:

— Я по тебе соскучилась. Завтра ведь нужно ехать за мукой в Байцзячжуан.

У Моси залился горючими слезами. Потом он встал, взял Цяолин за руку и вместе с ней вернулся в пампушечную.

Рядом с пампушечной «Парные хлебцы У» была ювелирная лавка, где торговали серебром. Называлась она «Зал шедевров». Хозяина этой лавки звали Лао Гао. Несмотря на помпезное название, в этой лавке работал лишь один Лао Гао, который был здесь и за хозяина, и за работника. Лао Гао был не из местных, его предки, спасаясь от бедствий, бежали сюда из провинции Шаньдун. Его дед собирал навоз, а отец был бродячим торговцем, ходил со своей тачкой по окрестным деревням и предлагал принадлежности для шитья. Что же до Лао Гао, тот выучился на мастера серебряных дел. После смерти наставника он арендовал в городе помещение и стал пробавляться своим ремеслом. Лао Гао было за тридцать, все дни он проводил у печки, выковывая серебряные браслетики, колечки, сережки, шпильки, бубенчики для детских шапочек-собачек, украшения для детских тапочек-тигрят и тому подобное. В Яньцзине работали две ювелирные мастерские. Вторую мастерскую держал Лао Цао с улицы Наньцзе. Лао Гао работал не так быстро, как Лао Цао, с другой стороны, Лао Цао был не так искусен, как Лао Гао. Так что больше половины горожан носили на себе серебряные изделия, выполненные Лао Гао. В его мастерской можно было не только приобрести украшения, но также обменять старые изделия на новые. Кроме того, можно было отдать ему старое серебро на чистку, и тогда самое потускневшее и почерневшее серебро, проходя через руки Лао Гао, начинало сверкать, как прежде. Он мог даже прокипятить его в серебряном растворе, чтобы оно восстановилось и приняло новый вид. Если же кого-то не устраивала форма изделия, Лао Гао помещал его в печь и выковывал другое. К примеру, когда священник Лао Чжань подарил на свадьбу У Моси и У Сянсян итальянский серебряный крестик, У Сянсян отнесла его к Лао Гао, и тот перековал его в пару сережек-капелек.

Лао Гао был невысок ростом, но на лицо симпатичный. Посмотришь и не скажешь, что он из шаньдунцев, он больше походил на уроженца мест к югу от Янцзы. Пока Лао Гао что-нибудь мастерил, ему нравилось разговаривать с клиентами. А вот когда он сидел без дела, рот его, наоборот, не открывался. Со своими клиентами он разговаривал отнюдь не о серебряных украшениях, а о всяких уличных происшествиях. Разговоры о людях помогали ему скрашивать собственное одиночество. Говорил Лао Гао медленно, выдерживая паузы, и пусть речь его была негромкой, каждая фраза звучала как довод. И какой бы запутанной ни казалась история, Лао Гао мог ее распутать по ниточке, после чего все четко разложить по полочкам. Для работы с изделиями Лао Гао использовал маленький сандаловый молоточек. Когда же он выносил свой вердикт по какому-нибудь делу, он звучно ударял этим молоточком в знак того, что он все сказал. Чаще всего Лао Гао произносил три фразы. Эти фразы он вставлял или в самый ключевой момент разговора, или когда давал резкую оценку чему-либо, или когда что-то отрицал и хотел дать свой собственный совет. Первая его фраза была: «Легко сказать, да трудно сделать». Вторая: «Такое не поддается никакой критике». И третья: «Если требуется мое мнение, то здесь с самого начала следовало поступить иначе». Если послушать Лао Гао, так девять из десяти дел с самого начала шли у всех не так. Но раз уж случилось так, как случилось, то какой толк было все это обсуждать теперь? Разве что языком почесать.

В трудовых буднях У Моси тоже выдавалось время для отдыха. Ведь торговля шла лишь при хорошей погоде, а если шел дождь, то улицы пустели, и продавать пампушки было некому. Зато плохая погода не препятствовала работе Лао Гао в ювелирной мастерской. Когда начинался дождь, У Моси, вместо того чтобы пережидать его дома, наведывался к своему соседу в мастерскую. Наведывался он исключительно для того, чтобы послушать, как говорит Лао Гао. Косноязычный У Моси не любил болтливых людей, но Лао Гао был исключением. Другие считали Лао Гао трепачом, но У Моси так не считал. У Моси был двадцать один год, больше половины вещей в этом мире казались ему непонятными, поэтому то и дело в его голове возникал бардак. Но в компании Лао Гао все обретало свои причины и становилось предельно ясным. Трусишка Цяолин, которая вместо прогулок предпочитала сидеть дома, тоже любила Лао Гао. Но только каждый из них любил его по-своему: У Моси любил его послушать, а Цяолин любила смотреть, как он постукивает своим молоточком, из-под которого рождались самые разные безделушки. Когда У Моси шел погостить к Лао Гао, Цяолин хвостиком увязывалась за ним. Лао Гао, увидев девочку, угощал ее хворостом. Шло время, и постепенно У Моси и его сосед Лао Гао стали хорошими друзьями. Сначала они разговаривали про то, что случалось на улицах. Торгуя день-деньской на перекрестке, У Моси много чего видел и слышал. Все непонятное он копил в своей памяти и, дождавшись плохой погоды, поочередно выкладывал Лао Гао, чтобы тот ему разъяснил. Когда они познакомились поближе, У Моси стал рассказывать ему и о личных проблемах. Лао Гао внимательно его выслушивал и советовал, как сгладить острые углы. Однако его советы касались лишь конфликтов, которые возникали между У Моси и его клиентами. Здесь Лао Гао всегда мог четко рассудить, кто прав, кто виноват. Если же дела касались семейных конфликтов, Лао Гао держал рот на замке. Но с тех пор как У Моси переехал к У Сянсян, самые сильные обиды у него случались вовсе не на улице, а дома во время семейных раздоров. Например, когда У Моси только-только покинул городскую управу и его избил Ни Третий, У Сянсян подстрекала его на убийство. Или когда на Праздник фонарей У Сянсян запретила У Моси участвовать в карнавале и они полмесяца жили в ссоре. Или когда уличные сорванцы отобрали у него пампушки, а У Сянсян залепила У Моси оплеуху, и тот два дня скрывался на товарном складе, а У Сянсян даже не кинулась его возвращать. Однако пока У Моси делился этими рассказами с Лао Гао, тот лишь сочувственно прищелкивал языком, но не более того. У Моси думал, что друг боится навлечь неприятности, но Лао Гао, не вмешиваясь в дела семейные, мог убедительно обосновать свою позицию:

— Посторонним людям трудно понять дела семейные, — говорил он.

Или:

— Происходящее на улице стоит особняком от всего прочего. А в семейных делах много чего намешано.

Или:

— На улице случается то, что случается, а в семейных делах за одной проблемой тянется куча других. Я могу дать совет лишь по одной проблеме, но как разобраться со всеми остальными?

Подумав, У Моси понимал, что Лао Гао, в общем-то, прав. И пусть Лао Гао ничего конкретного не советовал, все-таки У Моси казалось, что он поговорил с ним обо всем. По крайней мере, после таких разговоров на сердце у него становилось намного легче.