"Никогда против России!" Мой отец Иоахим фон Риббентроп - Рудольф Фон Риббентроп

Дальнейший разговор вращался вокруг Красной Армии, которая, хотя и была ослаблена чистками 1937–1938 годов, но, благодаря реорганизации и железной дисциплине, представляла собой значительную силу. Сталин пытается вновь укрепить национальное самосознание русского народа. Выдающиеся деятели царского прошлого, как, например, Кутузов, победитель Наполеона, Петр Великий и другие, особо выделяются в поэзии и театре. С экономической точки зрения мы указали на огромные возможности, которые предлагает нам богатая ресурсами страна Советский Союз, и на тесные, уже сложившиеся контакты.

Гитлер внимательно слушал наши комментарии, не прервав ни одного из нас. Он задал дополнительные вопросы, с тем чтобы продлить беседу, не дав понять его собственного отношения к вопросу о взаимопонимании с Советским Союзом. Мы думали, он выскажется по поводу того, как должны быть продолжены переговоры с русскими, но, однако, ошиблись в этом предположении. Он поблагодарил нас — и разговор был окончен»[244].

Утверждение Шнурре, что ни один из присутствовавших не знал текста речи Сталина (неоднократно упомянутая «речь о каштанах»), в таком виде, конечно, не соответствует действительности, поскольку как раз этот конкретный сигнал, поданный Сталиным своей речью, был использован отцом, чтобы побудить Гитлера пересмотреть немецкую политику в отношении России. В противном случае разве состоялась бы вообще встреча с Хильгером и Шнурре? Существует, напротив, хорошо известный рутинный прием руководящих работников, когда сотрудникам предлагается изложить уже известные факты. По тону доклада часто можно сделать заключение об интересных нюансах, не только с точки зрения реальных событий, но и по поводу отношения говорящего к обсуждаемой проблеме, что соответственно необходимо учитывать в оценке доклада. По всей видимости, Шнурре имел в виду военных, которые, возможно, в соответствии с обычным стилем работы Гитлера, не были им подробно проинформированы.

Демонстративная дистанция Гитлера, начиная с 1933 года, по отношению к Советскому Союзу кажется непонятной, поскольку сила, которую представлял собой в то время Советский Союз, не могла быть запросто проигнорирована, как если она не существовала вовсе. Стоит напомнить роковую директиву Гитлера в начале войны против России, отказавшую Министерству иностранных дел в праве заниматься какой-либо деятельностью, относящейся к советско-российскому отделу, как если бы эта мировая держава уже больше не существовала.

Из рассказа Шнурре следует, что речь 10 мая 1939 года на Оберзальцберге шла о чисто информационном разговоре. Я предполагаю, что он осуществился по настоянию отца, воспользовавшегося отставкой Литвинова как поводом еще раз подвести Гитлера к «русскому вопросу». С точки зрения Гитлера, преуменьшение значения этого разговора и отсутствие посла и военного атташе могли иметь смысл, позволив ему скрыть свои мысли. Видимо, ему и теперь тяжело давалось принятие решения в смысле соглашения с Советским Союзом, хотя окружение рейха ввиду переговоров англо-французских делегаций в Москве, возможно, было уже близко к завершению.

Однако даже и без враждебности СССР Германия весной 1939 года находилась в чрезвычайно серьезной ситуации. Отсюда отец после заключения пакта с Советским Союзом будет говорить о колоссальной разрядке внешнеполитической ситуации! Вера сегодняшних немецких историков в то, что им удается обнаружить наметки и предпосылки мнимых «планов» Гитлера «по установлению мирового господства», представляется ввиду очевидных фактов абсолютно необъяснимой. По сути дела, Гитлер все еще надеялся достичь соглашения с Польшей и, таким образом, договоренности с Великобританией. Этому, в конечном итоге, должен был позднее послужить и пакт о ненападении с СССР. Он не мог знать, какие силы влияли на решения английского и французского правительств, с тем чтобы предотвратить как раз это соглашение с Польшей на основе германских предложений. Соглашение, по мнению Гитлера, бывшее лишь в интересах Польши.

В течение шести лет он ориентировал свою внешнюю политику на цель «сдерживания» Советского Союза, одновременно домогаясь партнерства с западноевропейскими державами, и вот теперь он должен был пойти на союз с «этим народом» — с Советами? Для прагматика, каким был мой отец, в этом не заключалось никакой фундаментальной проблемы, для Гитлера же решиться на сближение с Москвой означало сделать тяжкий ход. Однако имелись и объективные, не имевшие ничего общего с его принципиально антибольшевистской политикой до тех пор, причины, объясняющие его колебания. Представлялось вполне вероятным, что Сталин раздает авансы рейху лишь затем, чтобы выглядеть внушительней в глазах западных держав, то есть чтобы дать им понять: он может поставить и на другую лошадку. Возможно, в один прекрасный день удастся узнать из российских документов — если они не были или не будут фальсифицированы, — какими соображениями на самом деле руководствовался Сталин, инициируя сближение с рейхом. В настоящее время широко представлено мнение, что окончательное решение Сталина сделать выбор в пользу Германии было вызвано категорическим отказом польского и румынского правительств предоставить в случае войны (случай вмешательства союзников) российским войскам право прохода через их территорию. Мне это объяснение представляется слишком узким. Сталинскую политику, вероятно, питала надежда увидеть группировки держав Центральной и Западной Европы вовлеченными в вооруженный конфликт, об этом Литвинов говорил Гольдману. Вес и позиция Советского Союза могли бы в этом случае только возрасти, как все опции были бы для него открыты.

Правительства Польши и Румынии, в свою очередь, справедливо предполагали, что им никогда не удалось бы избавиться от русских войск, которые пришли бы им на «помощь». Правительства Польши и Румынии по праву не видели никаких шансов у двух западных держав защитить их от русских, если бы те в один прекрасный день оказались на их территории, — осознание, пять лет спустя обернувшееся кровавой реальностью. Такие соображения должны были питать надежды и Гитлера, прийти все же с Польшей и Англией к соглашению по Данцигу и вопросу коридора, ведь, в отличие от Сталина, он и не думал о том, чтобы требовать права прохода.

Шнурре сообщает, что на Троицу в 1939 году в нашем поместье у Бад-Фрайенвальде состоялась встреча с отцом для обсуждения дальнейшего образа действий в отношении СССР. Участниками беседы были государственный секретарь Вайцзеккер, юрист и эксперт по международному праву посланник Гаус, заместитель госсекретаря Вёрманн и сам Шнурре.

В этом кругу шансы найти взаимопонимание с Россией были оценены пессимистично, за англо-французскими усилиями были признаны большие перспективы. Данное мнение, выраженное Вайцзеккером, неудивительно: за спиной германского правительства он предостерег Великобританию о германо-русском соглашении. По словам Шнурре, сам он настаивал на важности развития усилий по возобновлению торговых отношений, и это представляется вполне правдоподобным. Поскольку такое решение было принято, желание отца продолжить обсуждение очевидно.

Само вступление в переговоры с Советами являлось делом несколько щекотливым и чреватым потерей лица для обеих сторон, ведь в течение многих лет они, как позднее отцу в Москве выразится Сталин, «обливали» друг дружку «ушатами дерьма». Для отца было делом не менее трудным убедить Гитлера, некогда выступившего под лозунгом антикоммунизма, в необходимости сближения с Советским Союзом. Отец по этому поводу: