Вчера, позавчера… - Владимир Алексеевич Милашевский

полной жизнью!

В практике русской школы мастера — волшебные симфонисты цвета, часто сами вообще никогда не рисовали в жизни, за них рисовали другие, их товарищи, а иногда они брали «прориси», графические произведения, созданные часто даже давно умершими художниками! В практике создания русской иконы очень ясно разделены эти стихии…

Был вечер в квартире Исакова. Кто-то привез из Москвы воспроизведение рисунка Татлина «Рыбак». Полукубистический фантом человека держит коромысло! Этот рисунок выражал душу «всех стремлений». Были все «пути, пройденные не до конца». Тут же дошло до конца — одни кубы и растушевки! Лева Бруни был потрясен! Перевоспитавшийся Пунин захлебывался от восторга. Кто-то поддакивал, не смея испортить благовест в душах!

Мы без него жить не можем! Это пророк нового Искусства!

И вот в одиннадцать часов вечера составляется телеграмма!

Приезжайте! Все молодые художники и критики Петрограда ждут вас как своего учителя, прокладывателя новых путей в Искусстве. Ждем! Ждем.

Академия художеств, квартира Исакова.

Лев Бруни, Николай Бруни, Николай Пунин и далее следуют восемь или десять подписей!

Я тоже внес 10 или 15 копеек. Телеграмма посылалась в складчину. Мы все веселой гурьбой пошли на почту… Была лунная ясная ночь. Луна стояла над Морским корпусом!

Дня через три я увидел Владимира Евграфовича Татлина. Он приехал со старой бандурой, бандурой, которой аккомпанировали себе слепцы на старых шляхах Украины. Внешность его была своеобразна. Высокий, некрасивый, очень характерный, белесые волосы лежали на затылке как-то прядями. Он напоминал пеликана. Глаза смотрели доверчиво, благожелательно и спокойно, как у человека, на сердце которого все спокойно!

Я всегда вспоминал этот добрый взгляд, единственный взгляд у «новатора», глаза которых всегда излучают подозрительность и «тайное недоброжелательство», как сказал Пушкин, упоминая о новейших игральных картах! Да! Новейшая игра меньше всего требует спокойствия и доброты!

Много позже я рисовал его и рисунок по легкомыслию подарил Петру Скосыреву, который написал о Татлине роман. Рисунок, конечно, похож, так как Татлина нарисовать и точно и похоже ничего не стоило, поскольку внешность его была неповторима. Надо ли говорить, что писатель Скосырев потерял рисунок!

Симпатична была простота Татлина и внутренняя и внешняя. Никакой позы, никакого подпрыгивания и подыгрывания. А этим отличались все «новые» люди. Все немного были в «ролях спектакля», любительского, конечно!

С приездом Татлина, навестить старого друга пришел к Бруни Давид Бурлюк. Тот, разумеется, весь с головой ушел в спектакль! И голос с излишней жеманной растяжкой, лорнет, который никто не носил со времен героев «Горя от ума», и жилет из старой поповской парчовой ризы. Все это было крайне смешно и жалко, так как за всей этой «оригинальностью» чувствовалась нехватка средств. А щеголи, настоящие щеголи, были в ту эпоху! В стиле этого жилета был и его цилиндр. Цилиндр тоже какой-то «по случаю».

Татлин никогда не вторил этим спектаклям, он был внутренне сосредоточен и далек от представлений. Если Бурлюк был весь в мистификациях, в «дуракавалянье», то Татлин был и искренен и скромен. Он даже не носил крахмальных воротничков, что было обыденным в те дни. Полурубаха, полублуза с отложными воротничками и все!

Мы попросили тогда Давида Бурлюка прочесть свои стихи.

Гром аплодисментов!

Бурлюк не был бездарен, он имел настоящие способности к живописи и любил, и честно писал импрессионистические этюды, но он предпочитал… выставлять свои шутовские холсты, намазанные за три дня до выставки. Так всю жизнь он и прокуролесил. Достиг славы и даже некоего величия в Америке!

Татлин иногда брал бандуру и под ее аккомпанемент пел протяжные, полные тяжести и горя каторжные песни!

Придет цырульник с острой бритвой Заброооит он мне висок…

Все слова не помню, но эти запомнились…

Пел Владимир Евграфович прекрасно, изумительно, проникновенно, с полным перевоплощением в этого горевого человека, которого заковывают в кандалы…

Песни какие-то старинные, эпохи Николая I. Как же он их проникновенно пел… Он мог бы, конечно, быть знаменитостью в этой области. Футуризм, «новаторство», предполагающие определенный отскок от жизни, от истории и от быта, никак не вязались ни с бандурой, ни с этими песнями!

Но он влюблял в себя этими песнями… Я был настоящим его поклонником, его песенного дара!

Татлин поселился в семействе Исакова как член семьи… Он начал творить… Делать свой «Контррельеф». Описывать его не буду, вероятно, есть фотографии. Изогнутое кровельное железо, прибитое к вертикальной планке. Какие-то веревки, протянутые «пространственно», как стали говорить «по-ученому». Что-то подмазано краской «кубистически» и прочая заумь!

Я помню Татлина трех периодов.

Это ранний Татлин, затем Татлин периода построения «башни», памятника III Интернационалу и Татлин периода