Плоть - Дэвид Галеф

Молчание нарушила Сьюзен:

— Вы интересуетесь Писанием? — Она не обращалась к Максу, который, как она знала, интересуется всем на свете.

Биби так энергично пожала плечами, что рука Макса отлетела в сторону.

— В детстве я постоянно его читала. Мой дядя был проповедником баптистской миссии.

— Правда? — Брови Грега взлетели на немыслимую высоту. — Он учил вас?

— Да. До тех пор, пока его не посадили в тюрьму за уклонение от налогов. — Биби мило хихикнула. — Теперь в нашей семье его считают паршивой овцой.

Сьюзен тоже воспитывалась на Писании и может временами разыгрывать набожность. Однажды отец даже отправил ее на лето в библейский молодежный лагерь, но она взбунтовалась и вернулась домой через неделю. Что касается меня, то я изучал Библию как литературу и, подобно Максу и дьяволу, цитирую Писание только ради своих корыстных целей. Я не считаю ее откровением всемогущего автора, хотя мне и нравится эта поэзия. Мне думается, что Библия открывает массу вещей — главным образом, о моральной слабости рода человеческого и тех, кто написал Книгу.

Когда тема Писания иссякла, разговор перешел на развод Джона Финли. Здесь были неуместны никакие недомолвки. В прошлый понедельник Джон окончательно решил дело тем, что переехал к даме-правоведу. Ее имя было Дороти, хотя большинство из нас называли ее не иначе как «та женщина». Это было не совсем честно, ведь участников было двое — но, в конце концов, вероятно, у Дороти были знакомые, называвшие Джона «тот мужчина». Но теперь все было окончательно решено, за исключением официального развода и вопроса о содержании детей.

— Надеюсь, Кэрол возьмет все, что у него есть, — с яростной озабоченностью произнесла Элейн.

— А что у него есть? — полушутя поинтересовалась Биби.

Грег добросовестно нахмурился.

— Не так уж много, насколько я знаю. Все это такая неприятность, такая неприятность.

Элейн повернулась к нему, словно полевая гаубица.

— Он сам все это сделал. Он свинья.

Это тоже было не вполне честно. У Джона была, наверное, масса недостатков, но он не был свиньей.

— Он не был таким до того, как познакомился… с той женщиной, — сказал я.

— Ради бога, перестаньте обвинять женщину. Это было его решение, верно? — Элейн положила руки на стол с таким видом, словно собиралась смести нас всех в угол. — Вы говорите так, словно он мученик. Скорее он похож на Мартина Бормана. Или на Иуду.

— Может быть, он и был Иудой — я имею в виду в прошлой жизни. — Биби подалась вперед с такой силой, что мне показалось, что столешница вот-вот разрежет ее пополам.

— Что это ты имеешь в виду? — резко спросил Макс.

— Реинкарнацию, ты же понимаешь. Я чувствую ее в отношении многих людей.

— Неужели ты в нее веришь? — Макс тряхнул головой. — Я уверен, что у Джона хватает проблем и без того, чтобы делать из него мифическую фигуру.

— Это не миф!

Макс собрался ответить, но в этот момент в разговор вмешался Грег Примиритель:

— Ну, в конце концов, кто может знать это наверняка; я хочу сказать, что сам я не верю в реинкарнацию…

— Грег…

— …но каждый волен выбирать себе веру. Мир был бы скучнейшим местом, если бы все думали одинаково, — пусть же расцветают сто цветов. Я всегда это говорю…

— Грег…

— …в особенности если учесть, что мы часто не можем договориться в определении основ — возьмите, например, факультетское совещание на прошлой неделе, когда надо было голосовать по учебному плану. Я точно знаю, что все, кто за этим стоял, что все мы…

— Грег!

Все было бесполезно. Поэт бы сказал, что Грег потерял цезуру. Подгоняемый угрозой раздоров за столом, он очертя голову ринулся примирять, примирять во что бы то ни стало, пренебрегая собственной безопасностью. Я видел, как побелели от напряжения кулаки Макса. Элейн была раздражена: ее тему смело водоворотом словесного поноса Грега. Мы так и не решили, кем и чем был Джон, а Грег закончил свой экскурс минуту спустя в десяти милях от исходного пункта.

Ужин закончился кофе с цикорием и печеньем пралине. Элейн раскрошила в тарелке одно печенье, так его и не отведав. Когда Биби высказала опасение по поводу питья крепкого кофе перед сном, Грег пустился в подробное объяснение свойств цикория. Макс перебил его только один раз, заявив, что зелень вообще-то хороша только в салате, за что был удостоен обожающей улыбки Биби. Все было прощено. Она оказалась гибкой во многих отношениях.

То, что случилось две недели спустя, было каким-то несчастьем, в котором было к тому же нечто мистическое. Может быть, даже сверхъестественное и божественное. Кто-нибудь мог бы сказать, что это был промысел Бога, так как не обошлось без одного из его служителей. Его звали брат Джим.

В наши дни слово феномен призывают на службу для обозначения всего на свете — от поразительных совпадений до полузащитников. Это срам, потому что слово это должно беречь для обозначения вещей поистине уникальных и необъяснимых, как, например, космические лучи или Большой каньон. Или странствующих проповедников, которые околдовывают верующих и неверующих, а также всех, кто находится посередине. Когда я впервые столкнулся с братом Джимом, то единственное, что я сначала увидел, — была огромная толпа студентов и преподавателей на площади перед Студенческим союзом. Фокусник, решил я, или мим. Мимов вытеснили на Юг, и с тех пор их никогда не видели на Севере. Я шел на вторую пару и просто обошел толпу. Я не поклонник мимов.

Внезапно откуда-то из самой середины этого скопища раздался голос, напоминавший членораздельный гром.

— Ведомо ли вам, — прогремел голос и сделал короткую паузу, — что женщины студенческих союзов — суть орудия дьявола?

Редкая периферия толпы разразилась криками и рукоплесканиями. Две девушки, стоявшие неподалеку от меня, залились краской до самых щиколоток.

— Скажите, на что это похоже, брат Джим! — выкрикнул высокий мужской голос откуда-то справа.

— Вы сами орудие! — крикнул еще кто-то голосом гермафродита.

— И оно превращает… всех членов братств… в торговцев плотью.

Крики стали громче, послышались меткие ругательства. Я остановился у какой-то припаркованной машины и стал слушать дальше. Забравшись на бампер, я смог разглядеть звезду, собравшую народ и набиравшую в грудь воздух для следующей тирады. Человек был невысок ростом, но коренаст и мощен, как дуб. На голове копна светлых волос, под копной — жесткое чистое лицо. На человеке была застегнутая на все пуговицы белая рубашка и черные брюки, похожие на печные трубы. Брюки держались на старомодных подтяжках, которые он иногда теребил, как струны банджо. По большей части он держал руки за спиной, наклонившись так, что создавалось впечатление, будто он вещает с горы. В одной руке он держал большую черную Библию, которой громко хлопал о ладонь другой руки, когда хотел что-то выделить.