Песнь песней на улице Палермской - Аннетте Бьергфельдт

я думала, что у меня будет от него ребенок. Я сдаю анализы, и, просматривая результаты, врач морщит лоб.

– У тебя ранний переходный период, – объясняет она.

Я не понимаю, что она говорит.

– Ты опоздала, детей у тебя не будет, ты не сможешь забеременеть.

Мне начинает сниться Филиппа. Она всегда является в последнем сне, аккурат перед самым утром, и кажется живой. У нее нет ног, но она парит в лазурно-голубом платье с хвостом из математических уравнений. И это Филиппа, никогда в жизни не носившая платьев.

* * *

Зима кончается. Худшего сезона для разбитого сердца не сыскать. Все вокруг идет в рост, и весна размазывает свою светло-зеленую надежду и робкую, хрупкую влюбленность прямо у меня по лицу. Но не убирай шубу далеко. Ради бога! Любая прореха в подкладке таит опасность. Если навести на резкость немилосердный прожектор весеннего солнца, станет ясно, что со мной все кончено. Ведь из прорех на меня уставится в ответ смущенным взглядом лиловый мертвец. Выхваченный светом фонарей.

Ольга собирается на гастроли с «Богемой». Прямо сейчас она доводит до совершенства Si, mi chiamano Mimi[134]. Всякий раз, когда мы с нею говорим по телефону, я выпадаю в осадок.

Жизель Моретти – моя полная противоположность. Я видела в журнале ее фотографию с Себастианом. Она смуглая, маленькая и знающая себе цену. Римлянка, которая, по всей вероятности, никогда не медлит и ни в чем не знает сомнений. Он смотрит на нее с улыбкой, что когда-то принадлежала мне. Я по-прежнему называю его жену по фамилии, надеясь, что так мне будет легче вспоминать прошлое и держать ее на расстоянии. Но фокус не удается, и я не в силах унять слезы.

Сестра моя взбешена от гнева, она всерьез обдумывает идею заказать Себастиана сицилийскому киллеру по объявлению. Найти такого, судя по всему, пара пустяков.

– Вот мы в опере всю дорогу друг друга убиваем, – говорит она.

– Окей, – хихикаю я в ответ, – а может, нам попробовать что-нибудь из арсенала гаитянского вуду? Да и вообще, я запросто могу на него порчу наслать в виде импотенции или кожной болезни.

Но ведь Себастиан не виноват, что полюбил другую, и вот это горше всего.

Да я его прекрасно понимаю. Я бы тоже ее выбрала. Вот как низко я пала.

Меня терзают фантомные боли. Мое изумительное мы ушло в небытие. Никто уже больше не произнесет Эстер и Себастиан на одном дыхании.

Себастиан представлял собой превосходную прихожую, фантастический оргкомитет, организующий праздничные встречи. Однако в тяжелые его дни выяснялось, что из прихожей никуда дальше не пройти. Там, где вроде бы должна находиться остальная часть квартиры, ничего не было. В те дни, когда Себастиан бесился из-за своих скульптур или из-за воспоминаний о детском доме в Вильсунде, он оказывался не в состоянии склеить свою жизнь в единое целое. Только теперь я поняла смысл Себастиановой мантры. Рапсод: рыхлая фигура, изменчивая и импровизирующая. Так что нельзя сказать, будто меня не предупреждали.

И все же воспоминания о нем томят меня всякий раз, когда какой-нибудь другой мужчина делает робкую попытку к сближению. Никакой новый взгляд на меня не сравнится с Себастиановым сумасшедшим взором.

Катаясь по Копенгагену на велике, я все еще представляю себе, будто он следит за мной с противоположного тротуара или едет рядом и рассматривает меня. Я угадываю его силуэт у Института футурологии, где он прикрепляет к двери картонную табличку: «Закрыто по причине дурных предчувствий». Но нет, Себастиана здесь больше нет, как нет и новых экстравагантных табличек, как нет больше смеха. Я ведь прекрасно осведомлена, что он просыпается нынче на площади святой Аполлонии и обожествляет другую женщину.

То есть мне необходимо заменить Себастианов взгляд на меня. Но кто сможет разглядеть именно то, что он видел во мне? Тот совершенно особый оттенок цвета, с которым он смешал меня, исчез навечно. Человеку не дано определять, кого ему любить и как долго. Иной раз разлюбить вообще невозможно.

Ольга приезжает домой на Пасху, и квартира в Кристиансхауне наполняется песнями и испорченным воздухом. Она облизывает мне все лицо и пытается меня приободрить. Вечером мы встречаемся в «Эйфеле» с Йоханом и Мясниковой Лили и, путешествуя во времени, пропадаем каждый в своем столетии. Это слегка поднимает мне настроение, но на самом деле для меня почти невыносимо, что Ольга всегда возвращается в Париж. Ну отчего бы ей просто не жить в Дании? Вот и ее мне тоже надо научиться отпускать.

После Пасхи мы заезжаем выпить к нашей матери на Палермскую. В кои-то веки она дома, а не в магазинчике помощи нуждающимся, вот и пригласила мойщика окон.

– Он почти закончил юрфак, – говорит она шепотом и посылает красноречивый взгляд в сторону стоящего на верхней ступеньке стремянки в столовой широкоплечего парня.

– Так ты поэтому нас пригласила? – Ольга в раздражении листает один из лежащих на столике журналов Vogue.

– Ну, у тебя есть шанс заиметь своего личного адвоката, – повторяет моя мать.

Нет, она не выбита из игры и обращает теперь взгляд на меня.

– Да я лучше на улицу попрошайничать пойду, чем выйду замуж за какого-то занудного адвокатишку, – говорю я, чтобы закрыть эту тему.

И все же мы следим за мощной спиной мойщика. В первую очередь Ольга.

– У него вроде бы несколько детишек, насколько я понимаю, раз уж вы сами… – Слова нашей матери повисают в воздухе.

– Сколько у тебя детей? – кричит она парню.

– Мать, какого дьявола?!

Он спускается со стремянки и входит в гостиную. Откладывает тряпку и улыбается.

– Восемь.

Ольга начинает ржать.

– Ха! Да нет, у тебя-то сколько? – уточняет она.

– Восемь штук, – повторяет он.

А мойщику между тем на вид не больше тридцати пяти.

– Ну я же говорю, четверо с моей первой женой и двое с последней бывшей. А между ними я сильно погуливал, в ночную жизнь окунулся. И в результате две милые девчушки на свет появились. У меня было два one night stands[135] с интервалом в три недели. И обе девушки захотели сохранить детишек, и обе в одной и той же больнице рожали.

Мать моя глядит на него, открыв рот.

– Ну да, но я вел себя как приличный мужик, был на первых родах, они на ура прошли, – продолжает он свой рассказ. – А когда я туда через две недели заявился с беременной подругой номер два, нас та же акушерка встречала. И тут я немножко с лица сбледнул, и пот с меня