Белгравия - Джулиан Феллоуз

– Боже, – сказала она. – Всего за несколько простых фраз мы прошли огромную дистанцию. Зовите меня Мария.

– Не могу. И я сказал вам правду, потому что вы заслуживаете правды, но мне кажется, что не в нашей власти осуществить эти мечты, даже если предположить, что и вы тоже этого хотите.

– Я действительно этого хочу, мистер Поуп. Чарльз. Не сомневайтесь.

Она припомнила неловкий, натянутый разговор, который состоялся у них с Джоном Белласисом в утренней комнате в доме ее матери, и с удивлением сравнила две эти сцены. «Так вот что такое любовь, – подумала Мария, – а не та вздорная мешанина светских анекдотов и бледных, неискренних комплиментов».

Чарльз не ответил. Он просто не осмеливался посмотреть в ее прекрасное, полное надежды, гордое лицо, страшась, что окончательно потеряет голову. И что бы Мария сейчас ни сказала, она все равно разобьет ему сердце. Даже если она не имеет такого намерения, даже если она решила быть с ним и в радости и в горести, рано или поздно все придет к одному и тому же. Если Мария сетовала на то, что родилась женщиной, то Чарльз обижался на судьбу за то, что родился сиротой и стал приемным сыном сельского священника.

Тут его внимание привлекла фигура, стремительно шагающая по широкой аллее.

– Уж не матушка ли это ваша? – вдруг спросил Поуп, вскочив на ноги.

Он узнал эту женщину, которую впервые увидел на балконе во время званого вечера у Брокенхёрстов. Он помнил, как леди Темплмор встала в дверях, всем своим видом выражая неодобрение. Еще тогда он понял, что леди Мария Грей ему недоступна. Сегодня вид у ее матери был такой же недовольный.

Девушка побледнела:

– Должно быть, Райан отправилась прямиком домой и сказала ей, что я улизнула. Видимо, служанка услышала адрес, который я назвала кебмену. Вам нужно уходить, и немедленно!

– Я не могу уйти, – запротестовал Чарльз. – Не могу же я допустить, чтобы вы приняли весь удар на себя?

– А что такого? – Мария пожала плечами. – Виновата только я одна. И не волнуйтесь. Матушка меня не съест. Но сейчас не самый подходящий момент, чтобы представить вас в качестве моего возлюбленного. Вы же и сами это прекрасно понимаете. Так что идите!

Мария схватила его руку и пожала ее. После этого Чарльз стремительно ретировался, шагая поперек посыпанных гравием дорожек, и затерялся в зарослях кустарника.

– Кто был этот мужчина? – спросила подошедшая леди Темплмор.

– Просто прохожий, который заблудился. Искал Королевские ворота.

Мария говорила очень убедительно. Леди Темплмор присела на скамейку:

– Дорогая моя, мне кажется, пришло время нам с тобой поговорить.

Чарльз не слышал этого разговора, хотя о его содержании мог догадаться. Но все это было не важно. Ускорив шаг, он возвращался к улице Кенсингтон-Гор, и грудь его чуть не разрывалась от счастья. Мария любит его. И он отвечает ей взаимностью. Ничто иное не имело сейчас значения. Она только что призналась, назвав его своим возлюбленным. Если Мария разобьет ему сердце, это будет стоить одного того мгновения. Поуп не мог даже предположить, что будет дальше, но не все ли равно, если он любит и любим. Этого пока что было вполне достаточно.

Джону Белласису пришлось взять себя в руки, прежде чем переступить порог родительского дома на Харли-стрит. Он и сам не мог сказать, почему так недолюбливал его. Может быть, потому, что дом был таким невзрачным по сравнению с роскошным дворцом его тети на Белгрейв-сквер. Может, он напоминал Джону, что его происхождение не настолько блестяще, как хотелось бы. Но не исключено, что все обстояло гораздо проще: отец с матерью наводили на него тоску. Это были скучные люди, обремененные проблемами, которые сами себе создали, и в душе Белласису-младшему все чаще хотелось, чтобы отец уже сошел наконец со сцены, оставив его прямым наследником дяди. Как бы то ни было, когда Джон открыл дверь, он почувствовал упадок сил.

Приглашение пообедать дома с родителями Джон обыкновенно принимал без особого энтузиазма. Как правило, он изобретал какую-нибудь отговорку: срочное дело и его, к сожалению, никак нельзя отложить. Но сегодня – в который уже раз – он нуждался в средствах, так что ничего не оставалось, как быть учтивым с матушкой, ведь она всегда потакала сыну и редко ему в чем-либо отказывала. Крупные суммы Джону не требовались, но надо было как-то продержаться до Рождества, а тут еще приходилось тратиться на Эллис и Тёртона. Но то было вложение средств, как убежденно твердил себе Джон. Небольшие издержки в ожидании крупного вознаграждения, по крайней мере, он очень на это надеялся.

Джон даже не догадывался, что именно могут раскопать дворецкий и камеристка, но чутье подсказывало ему: Тренчарды что-то скрывают. И поэтому любой факт, проливающий свет на личность Чарльза Поупа и его связи, мог оказаться полезен. Джон поставил на дворецкого. Едва увидев Тёртона, Белласис распознал в нем человека корыстного, и к тому же дворецкие традиционно пользовались большей свободой доступа, чем камеристки. Тёртон обладал карт-бланшем на передвижение, имел право бродить по всему дому и мог брать ключи, которые не выдавались слугам более низкого ранга; территория же камеристки ограничивалась покоями ее госпожи. Разумеется, когда при встрече Тёртону было предложено изучить бумаги мистера Тренчарда, он поначалу изобразил удивление и испуг, но Джон нашел аргумент, оказавшийся на удивление убедительным: пообещал ему вознаграждение в размере шестимесячного жалованья.

Войдя в маленькую гостиную, располагавшуюся в передней части дома, Джон застал отца за чтением «Таймс». Тот сидел у окна на стуле с высокой спинкой.

– А мамы нет? – спросил Джон, оглядывая комнату.

Если мать где-то бродит, то, может быть, удастся обойтись без обеда и сразу перейти к насущному вопросу – обсуждению финансов.

Комната была украшена причудливо. Бóльшая часть мебели и особенно картины, с их тяжелыми позолоченными рамами и сложными сюжетами, выглядели слишком помпезно, не вписываясь в пропорции довольно скромного помещения. Было заметно, что когда-то эти столы и стулья размещались в более просторных интерьерах. Даже лампы казались чересчур громоздкими. От всего этого невольно развивалась клаустрофобия – ощущение, которым был пронизан весь дом.

– Мама на заседании комитета, – сказал Стивен, откладывая газету. – Что-то там насчет трущоб Олд-Никол.

– Олд-Никол? Зачем она тратит время на это гадкое ворье и любителей петушиных боев? – поморщился Джон.

– Не знаю. Спасает их от самих себя, не иначе. Ты же ее знаешь, – вздохнул Стивен и почесал пальцем гладкую макушку. – Пока она не вернулась, мне надо кое-что сказать тебе… – Белласис-старший замялся. Вообще-то, он был не из стеснительных, но сейчас выглядел сконфуженным. – Меня до сих пор тревожит тот долг: ну, помнишь, я брал деньги у Шмитта.

– Я думал, ты с ним уже расплатился.