Озорница - Тереза Медейрос

— И очень глупо, — отвечала Эмили дрожащим голосом. — Нельзя убивать меня в присутствии толпы свидетелей.

Джастин настиг беглянку возле дуба, взял за шею и ощутил, как часто бьется пульс под его пальцами.

— Чем они могут помешать? Наоборот, помогут. Выступят в палате лордов и засвидетельствуют, что ты спровоцировала меня на насилие. Уверен, что меня не повесят, а скорее наградят медалью за гражданскую доблесть.

Эмили дрожала всем телом, и ее дрожь передавалась Джастину. «Что с ней происходит? — думал он. — От холода дрожит или от страха? Или это реакция на жар моего тела?» В глазах девушки промелькнуло нечто вроде торжества, кончиком языка она облизнула губы, будто дразнила и манила, прозвучал хрипловатый шепот, предназначенный только для его ушей:

— Чего ты на самом деле хочешь, Джастин? Задушить меня… или поцеловать?

О да, именно этого он и хотел, слиться с ней в долгом поцелуе, добраться до зубов и снять ухмылку с ее лица. Еще подмывало взять ее на руки, отнести в спальню и запереть дверь навеки. Джастин испытывал страстное желание сорвать с негодницы мокрую одежду и согреть ее своим жарким телом. А потом можно и убить.

Мысли путались, но одно было предельно ясно: чертова девка опять добилась своего. Достаточно было взмаха пушистых ресниц, чтобы от былой сдержанности и покоя не осталось и следа. Сейчас Джастин жил полнокровной жизнью, возможно, впервые с той злосчастной ночи, когда хоронили Дэвида.

Руки его бессильно опустились, Джастин глубоко вздохнул, снял сюртук и накинул на плечи продрогшей Эмили.

— Приношу извинения за доставленное беспокойство, джентльмены, — обратился он к полицейским. — Боюсь, моя подопечная позволила себе много лишнего. Такой уж, понимаете, характер, непоседа.

— Хорошая трепка моментально его исправит, — пробурчал Гарольд, который все еще не мог простить того, что его беспардонно разбудили. Встретившись с ледяным взглядом герцога, он юркнул за юбку Эдит.

Джастин засунул большие пальцы в кармашки жилета, приосанился и принял облик хозяина положения.

— Думаю, вы по своему опыту знаете, джентльмены, на какие выходки способны расшалившиеся дети.

— Да, да, конечно, ваша светлость, — закивал головой усатый страж порядка. — У нас с Недом восемь детей на двоих, сэр. Всякое бывает.

— Это точно, шалуны, сэр, — вторил ему коллега.

— Что ж, выпейте пивка после службы, а это вам за причиненное беспокойство, — приговаривал Джастин, распределяя купюры из толстой пачки банкнот.

Полицейские рассыпались в благодарностях и укатили, а кучеру своей кареты Джастин велел отвести бульдога в конюшню. Благодарный Пенфелд, которого избавили от непосильного бремени, облегченно вздохнул и принялся вытирать вспотевшее лицо синим поясом Эмили, недавно служившим поводком. Герцог старался не смотреть в сторону своего незадачливого слуги.

— Матушка, если вас не затруднит, проводите Эмили в ее комнату.

— В этом нет необходимости, сама дорогу найду, — резко возразила девушка.

Джастин круто повернулся в ее сторону. Эмили прижимала к горлу воротник сюртука, лежавшего на ее плечах подобно королевской мантии. Голову держала высоко и пыталась выглядеть надменной, но ее истинные чувства выдавали глаза, в которых читался горький укор. Эмили не могла простить Джастину, что он предал ее в последнюю минуту.

— Благодарю за помощь, но я достаточно взрослая, чтобы самостоятельно подняться по лестнице и найти свою комнату, — выпалила она на одном дыхании и проскользнула мимо, обдав герцога ароматом ванили.

— Если ты хочешь, чтобы тебя считали взрослой, постарайся вести себя как взрослая, — мягко сказал Джастин.

На миг Эмили замешкалась, будто хотела что-то ответить, но промолчала, взбежала по ступенькам крыльца и скрылась в доме. За ней потянулись остальные, мужья недовольно ворчали, а жены пытались их успокоить.

— Пойдем, дорогой, — пригласила Джастина матушка.

— Чуть позже, — ответил Джастин, глубоко засунув руки в карманы брюк.

Перед глазами возник Пенфелд с лицом кающегося грешника.

— Если решите меня уволить, сэр, ваша воля, у вас есть на то веские основания. Прошу только при возможности выдать мне рекомендательное письмо, но если считаете, что я не заслужил…

В ответ Джастин грустно вздохнул и тут вдруг почувствовал страшную усталость. Казалось, он правил этим домом-чудовищем не несколько месяцев, а несколько столетий.

— Ступай, Пенфелд. Позаботься, чтобы налили ванну.

— Вы будете принимать ванну в столь поздний час? — изумился слуга.

— Не для меня, — успокоил его господин, поправляя слуге сбившийся на сторону галстук. — Ванну принимать будешь ты.

— Слушаюсь, сэр, как прикажете, сэр, — радостно залепетал Пенфелд и чуть ли не вприпрыжку бросился к дому.

Джастин остался в одиночестве, вперившись в окно комнаты Эмили, пока там не задули свечу. С задней стороны дома послышался лай собаки, и герцог зябко передернул плечами. На душе было мрачно и пусто.

В последовавшие дни Джастину предстояло горько раскаяться и пожалеть о том, что он так холодно и безжалостно отчитал при всех свою подопечную. Он велел ей вести себя как взрослая, и Эмили буквально восприняла указание своего строгого опекуна. Она перестала смеяться, редкая улыбка на ее губах скорее походила на гримасу.

С помощью утюга Лили привела в порядок непокорные кудри, и долго еще в доме пахло палеными волосами.

Миллисент научила ее вышивать, а Эдит — по-военному барабанить по клавишам несложный менуэт. Эмили проявила послушание и прилежность, каждый вечер часами высиживала за фортепьяно, и у Джастина — все это время он сидел крепко сцепив зубы — буквально раскалывалась голова от боли. Пенфелд принял на себя роль личной горничной Эмили и прославился искусством гладить платья, рассчитанные на подростков. Что касается кринолинов, то крахмала на них не жалели, и глядя на то, как Эмили садится на стул, Джастин каждый раз ожидал, что юбка взовьется и закроет ей лицо.

Стоило ему появиться в комнате, как Эмили тотчас заводила беседу о причудах погоды, либо начинала обсуждать приготовления к званому ужину, который планировала матушка в конце недели. Тут же в разговор вступали сестры, спеша поделиться своими соображениями относительно близкого новогоднего бала, и Джастину оставалось только молча наблюдать за Эмили; низко склонив гладкую головку над вышивкой, она с рабской покорностью выводила семейный герб на носовых платках.

Словом, она проявила себя настоящей леди, и Джастин люто ее возненавидел.

Правда, не ясно было, кого он должен презирать больше — самого себя или новую Эмили. Он не мог вынести эту бледную тень прежней веселой и жизнерадостной девушки, с которой свел знакомство в Новой Зеландии, и потому предпочитал отсиживаться в кабинете. Джастин с таким энтузиазмом погрузился в изучение бумаг фирмы «Уинтроп шиллинг», что в сравнении с ним отец мог бы показаться лентяем и ветрогоном. Он корпел над документами до тех пор, пока буквы не начинали расплываться перед глазами. Снова одолела бессонница; Джастин до рассвета играл на фортепьяно в надежде, что утомится и заснет, но ничто не помогало. Настроение хуже не придумаешь, беспричинно вспыхивал гнев, и слуги обычно разбегались при виде молодого хозяина, не зная, чего от него ожидать. Шепчась за его спиной, они сходились во мнении, что злой дух Фрэнка Коннора вселился в сына и бродит привидением по мрачным коридорам Гримуайлда.