Белая гардения - Белинда Александра

Было солнечно, но порывистый ветер взбивал поверхность океана в белую пену. Бриз поглотил все остальные звуки. Только вдалеке было слышно, как перекрикиваются матросы перед тем, как начать погрузку судна. Когда мы дошли до пристани, там уже яблоку негде было упасть. Люди, сидя на чемоданах, оживленно болтали. И хоть они энергично кивали друг другу, никто на самом деле не слушал собеседника. Внимание каждого в той или иной степени было приковано к кораблю, в отдалении покачивающемуся на воде. Судно, на котором они уплывут в новую страну, в новую жизнь.

— Как нам писать тебе? — спросила Ивана Ирина. — Ты замечательный друг, не хочется терять с тобой связь.

— Я знаю! — сказала я, беря карандаш, который Иван по привычке заложил себе за ухо. На коробке с его вещами я написала адрес Дэна Ричардса. Поднявшись и протянув Ивану карандаш, я заметила в его глазах слезы и быстро отвернулась.

На душе было противно. Иван — хороший человек, а я обидела его. Лучше бы он влюбился в Ирину. Она была чиста сердцем, ее не преследовали призраки из прошлого, как меня.

Погрузка людей и багажа заняла у матросов больше трех часов. Иван дождался последней баржи. Ступив на ее палубу, он обернулся и помахал нам. Я сделала шаг вперед, испытывая желание что-то сказать, но ничего не приходило на ум. Возможно, если бы мне удалось проглотить комок в горле, я бы объяснила Ивану, что он ни в чем не виноват, что все дело во мне, в боли, которая до сих пор мучила меня и из-за которой я не могла связать свою жизнь ни с кем. А в конце я бы поблагодарила его, потому что мы с ним больше никогда не увидимся. Но я лишь глупо улыбнулась ему и помахала в ответ.

— Нам будет его не хватать, — с грустью произнесла Ирина, обнимая меня за талию.

— А я все время думаю об Америке, — отозвалась я. — О том, как изменится наша жизнь. Мне все еще не верится, что мы оказались такими везунчиками.

На ступенях госпиталя нас дожидалась Розалина.

— Что ты тут делаешь? — спросила Ирина. — Смотри, какая жара стоит, тебе нужно находиться внутри.

Лицо Розалины было мертвенно-бледным. Под глазами пролегли тени. Выражение ее глаз заставило нас замереть на месте. У нее за спиной в дверном проеме маячила фигура медсестры.

— Что с тобой? — спросила Ирина дрогнувшим от волнения голосом.

Розалина сглотнула и хриплым голосом сказала:

— Пришли мои рентгеновские снимки. Не понимаю. У меня ничего не было, когда я уезжала из Китая.

Я ухватилась за перила и уставилась себе под ноги, в песок, блестевший на солнце, как алмазная россыпь. Я поняла, что сейчас она сообщит что-то страшное, что-то такое, что изменит все. Глядя на сверкающие крупинки, я представила себе, как сквозь них просачиваются мои надежды.

Ирина растерянно переводила взгляд с бабушки на медсестру.

— Что произошло? — спросила она.

Медсестра вышла из тени на свет, стали отчетливее видны ее веснушки и глаза, похожие на глаза испуганной лошади.

— Тебешник. Туберкулез, — пояснила она. — Очень больна. Может умереть. В Америку уже не пустят.

Две недели мы с Ириной не находили себе места, ожидая окончательного ответа из американского иммиграционного департамента. Несмотря на то что капитан Коннор обычно был очень сдержан и никогда не проявлял своих чувств на работе, я заметила, что Ирину он выслушал особенно внимательно, и была благодарна ему за это. Мы, конечно, знали, что Соединенные Штаты не принимали больных туберкулезом, но Коннор сказал нам, что бывали исключения, хотя и нечасто.

Результаты пришли рано утром, и капитан пригласил нас в свой кабинет.

— В Америку ее не пускают, — сообщил он, покусывая кончик карандаша (эту привычку у других людей он ненавидел). — В ближайшие дни мы отправим вашу родственницу во Францию.

Я представила себе Розалину, которую в госпитале пичкали стрептомицином. Вряд ли она перенесла бы такое длительное путешествие. От нервного напряжении я сорвала себе кожу у ногтя и даже не заметила, пока не пошла кровь.

— Мне все равно, куда придется ехать, — сказала Ирина. — Главное, чтобы ей стало лучше.

Капитан Коннор кашлянул и встал со своего стула.

— В этом-то все и дело, — задумчиво произнес он, поглаживая бровь. — Во Францию вас, Ирина, не пустят. Они принимают только больных. Для вас с Аней двери Америки по-прежнему открыты, но я не могу обещать, что туда пустят вашу бабушку, даже если ей станет лучше.

Я попросила капитана послать телеграмму Дэну Ричардсу, но Дэн дал тот же ответ.

В течение нескольких дней, оставшихся до отъезда, нам с Ириной предстояло сделать тяжелый выбор. Я наблюдала, как она до самой ночи сплетала и расплетала косы, а затем плакала, плакала, пока не засыпала. Мы часами гуляли по острову. Я даже сводила ее на каменный выступ Ивана, но и там мы не обрели покоя.

— Капитан Коннор сказал, что Штаты могут принять бабушку, если она полностью выздоровеет. Но уверенности в этом нет. Австралийский консул, с другой стороны, согласен дать ей визу, когда она поправится, но при условии, что я проработаю там два года, — говорила Ирина.

Неужели мне суждено потерять этих замечательных женщин?

Как-то ночью, когда Ирина металась и ворочалась в кровати, я решила пройтись по пляжу. Мне больно было думать, что Ирине и Розалине придется разлучиться. Если французы настолько гуманны, что готовы принимать у себя больных и стариков, я не сомневалась, что Розалине там будет обеспечен самый тщательный уход. Но мысль о том, что им придется попасть в ту же ситуацию, в которой когда-то оказались мы с матерью, была невыносима. Ирина потеряла родителей, когда ей было восемь, и сейчас девушке снова предстояло остаться одной. Помочь Розалине выздороветь я не могла, но, возможно, мне удалось бы успокоить ее душу? Я села на теплый песок и посмотрела на звезды. Южный Крест ярко вырисовывался на темном небе. Борис и Ольга отдали свои жизни в обмен на мою, а Розалина говорила, что лучший способ чтить их память — это жить с высоко поднятой головой. Я закрыла лицо руками, надеясь, что буду достойна этой жертвы.

— Мама, — прошептала я, подумав о городе, который никогда не спит, о Нью-Йорке, и о той жизни, которую я могла бы построить в нем. — Мама, я надеюсь, что тоже смогу пожертвовать собой ради кого-то.

На следующий день, когда я вывешивала белье, ко мне подошла Ирина. У нее на лице снова играл румянец, она была спокойна. Я поняла, что моя подруга наконец-то сделала выбор, и с тревогой ждала, на что же она решилась. Я крепко сжала губы и приготовилась слушать.

— Я поеду в Австралию, — уверенно сказала она. — Не хочу рисковать. Если так будет лучше для бабушки и мы останемся имеете, мне все равно, куда ехать. Существуют вещи поважнее, чем петь в шикарных ночных клубах и любоваться статуей Свободы.