Жена чайного плантатора - Дайна Джеффрис

– Теперь это уже не важно.

Он покачал головой:

– Меня это беспокоит. Я выписывал большие дозы только людям в критическом состоянии.

– Ну, серьезного вреда мне это не причинило, и, видите, я свежа как ясное утро. А теперь, Джон, я оставлю вас заниматься делом. Пошли, Хью.

– Я хочу посмотреть.

– Нет. Идем со мной.

Чуть позже предобеденный отдых Гвен был нарушен шумным возвращением с прогулки вокруг озера Верити и Сави Равасингхе. Она встала и мельком заметила свое отражение в оконном стекле, а за ее спиной нарисовалась тень девочки.

– Лиони, – едва слышно произнесла Гвен и обернулась.

Игра света.

Она горячо надеялась, что Верити уже укатила вместе со своим гостем, и, войдя в гостиную, едва могла глядеть в сторону Сави.

– Я слышала, мы пропустили всю утреннюю драму, – сказала Верити и развалилась на диване. – Садись, Сави, я нервничаю, когда кто-нибудь стоит у меня над душой.

– Мне действительно нужно идти, – с извиняющейся улыбкой проговорил он.

Верити скривилась:

– Ты не можешь никуда уйти, если я не подвезу тебя.

Гвен нервно сглотнула и приготовилась к светской беседе.

– Я уверена, мистеру Равасингхе не терпится вернуться к работе. Чей портрет вы сейчас пишете?

– Вообще-то, я был Англии. У меня там заказ.

– О, полагаю, это какая-нибудь невероятно важная персона. Вы часто виделись с моей кузиной?

Сави еще раз улыбнулся и наклонил голову:

– Не очень, но видел ее, да.

Гвен попробовала смотреть на него бесстрастно, но снова невольно подумала, как же он обаятелен, неудивительно, что к нему так влечет одиноких женщин, – красивый, обходительный да к тому же талантливый. Женщинам нравится это в мужчинах, так же как и умение смешить. Она залюбовалась его кожей, будто отполированной до блеска, с легким оттенком шафрана, но тут же вспомнила о том ужасном вечере в отеле. За этим последовала вспышка столь яростного гнева, что Гвен почувствовала, будто на нее и правда кто-то напал. Она сжала кулаки и отвернулась, грудь сдавило от напряжения.

– На самом деле он рисовал твою кузину, – с улыбкой сообщила Верити. – Разве это не потрясающе? Удивляюсь, что она тебе не сообщила. – (Гвен сглотнула. Фрэн действительно ничего ей не говорила.) – Ты слышала меня, Гвен?

Гвен повернулась к художнику:

– Это прекрасно, мистер Равасингхе. Буду с нетерпением ждать момента, когда снова окажусь в Англии и увижу этот портрет. А здесь у меня столько дел, что не всегда удается поддерживать контакты.

– Вроде спасения тамильских детей. Ты об этом говоришь, Гвен?

Верити произнесла это с невинным выражением лица и приподняла брови, потом заговорщицки улыбнулась Сави, словно передавая ему без слов нечто такое, чего Гвен знать не следовало.

И тут Гвен прорвало, ей стало все равно, пусть даже они заметят, что ее трясет от злости.

– Я говорила не об этом, а о том, что я жена Лоуренса, забочусь о Хью и управляю хозяйством, особенно теперь, когда нам приходится тщательно следить за своими расходами. Счета, Верити. Ты знаешь. Столько денег куда-то пропало. Я, вообще-то, рассчитывала, не просветишь ли ты меня на этот счет. – (У ее золовки, по крайней мере, хватило совести, чтобы покраснеть, прежде чем она отвернулась.) – Мистер Равасингхе, Верити сейчас отвезет вас на станцию.

– Дело в том, что в это время нет поездов, – сказал он.

– В таком случае Верити доставит вас в Нувара-Элию.

– Гвен, послушайте…

– И во избежание любых недоразумений сделает это прямо сейчас.

Гвен отвернулась от них обоих и отошла к окну, чувствуя такое напряжение внутри, будто вот-вот лопнет. Она проследила взглядом за цаплей, летевшей низко, поверх полосы поднимавшегося над озером белого тумана, и услышала, как они встали и вышли из гостиной. Когда раздался скрип гравия под шинами, Гвен закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов – от облегчения у нее потеплела кожа и мышцы расслабились. Она обрела шаткое равновесие в тот момент, когда жизнь перевернулась и непонятно, где окажешься, когда она сделает новый оборот, и устоишь ли вообще на ногах. Понятно ей было только, что Лоуренса нет рядом и линия фронта проведена.

Назавтра был День Пойя, буддийский праздник, который отмечают каждое полнолуние. Из-за того что в доме было так тихо, Гвен проспала. Лоуренс всегда давал в этот день выходной всем домашним слугам, чтобы они могли сходить в храм и совершить обряды. Для истинно верующих Пойя был днем поста, или упосатхи. Для других он означал, что магазины и прочие учреждения закрыты, а продажа алкоголя и мяса запрещена.

Большинство работников на плантации были тамилами, а следовательно, индуистами, но некоторые из домашних слуг, например Навина и дворецкий, были сингалами-буддистами. Лоуренс считал, что прекращать работы на плантации двенадцать или тринадцать раз в году с наступлением полнолуния – это хорошее средство наладить отношения. Разумеется, во время индуистского праздника урожая всем тоже предоставляли выходной. Это сглаживало противоречия между работниками и давало им равную возможность отдохнуть.

Первым делом Гвен вместе с Хью и вившейся у ног Джинджер проверила свою маленькую пациентку. Мальчик нес под мышкой любимого медвежонка и держал в руке свою лучшую машинку. Едва войдя в сарай, он протянул ее девочке. Она взяла игрушку, перевернула вверх дном, покрутила колесики и заулыбалась во весь рот.

– Ей нравится, мама.

– Думаю, да. Молодец. Ты хорошо сделал, что принес ей игрушки. – Гвен не стала говорить ему, но подумала, что у этой девочки, вероятно, вообще нет игрушек.

– Я хотел ее порадовать.

– Очень хорошо.

– И еще принес ей медвежонка. И позвал Уилла, но он не захотел идти.

– Почему? – Хью выразительно пожал плечами, как делают маленькие дети, когда пытаются копировать взрослых, чем позабавил Гвен; она немного понаблюдала за детьми. – Мне нужно кое-что сделать. Ты не хочешь поиграть в моей комнате?

– Нет, мама. Я хочу остаться с Ананди.

– Оставайся, только не проси ее двигаться. Я оставлю дверь открытой, чтобы слышать вас. Веди себя хорошо.

– Мама, ее имя означает «счастливая». Она вчера мне сказала.

– Ну, я рада, что вы с ней поладили. Но помни…

– Знаю. Будь хорошим мальчиком.

Гвен улыбнулась и обняла сына, прежде чем уйти.

В холле она прислушалась, как дети лопочут на тамильском и смеются. Хью – хороший мальчик, подумала Гвен и пошла в свою комнату писать письма.

Примерно через час ее потревожил звук сердитых голосов. Уловив шотландский акцент Макгрегора, Гвен поняла, что лучше было не оставлять Хью и тамильскую девочку одних. Она торопливо пошла в обувную кладовку.