Пять отвлекающих маневров - Дороти Ли Сэйерс

— Ты пользуешься розовой мареной? — полюбопытствовал Питер. — Некоторые говорят, что этот цвет весьма груб.

— Иногда он полезен, особенно если его употреблять к месту.

— А разве не считается, что эта краска очень нестойкая?

— Есть такое мнение. Впрочем, я не часто ее беру. Ты что, решил начать изучать живопись?

— Что-то вроде этого. Познаю разные методы, стили, приемы… Очень любопытно. Жаль, что я никогда не видел Кэмпбелла за работой. Он…

— Ради всего святого! Хватит сводить все разговоры к Кэмпбеллу!

— Почему? Ты сам однажды говорил, что запросто мог бы подделать манеру Кэмпбелла, если бы захотел. Это было накануне, перед тем, как его пристукнули… Помнишь?

— Совершенно не помню.

— Да, ты был тогда изрядно пьян, так что я, в общем-то, сообразил, что ты, как бы это сказать, слегка преувеличиваешь. Вот, погляди, заметка о нем в «Санди Кроникл». Где же она, черт возьми? А, вот! Здесь сказано, что смерть Кэмпбелла — огромная потеря для мира живописи. Цитирую. «Его неподражаемый стиль…» Ну конечно, надо же что-то написать, «…сугубо индивидуальная техника…» Какая удачная фраза! «…поразительная проницательность и несравненное чувство цвета — все это позволяет причислить его к лучшим нашим живописцам» Я давно заметил, что безвременно скончавшиеся люди зачастую ни с того ни с сего зачисляются чуть ли не в гении.

Уотерз фыркнул.

— Знаю я, кто пишет в «Санди Кроникл»! Кое-кто из шайки Хэмблдона. Но Хэмблдон — на самом деле отменный живописец. А Кэмпбелл стянул у него худшие приемы и построил на них свой стиль. Говорю тебе…

Неожиданно дверь студии резко распахнулась, и в студию ввалился запыхавшийся Джок Грэхем.

— Уимзи здесь? Прости, Уотерз, но я должен поговорить с ним. Да нет, все в порядке, необязательно приватно. Уимзи, приятель, я по уши влип! Это настоящий кошмар! Вы уже слышали? Я просто в шоке!

— Ну, полно — сказал Питер. — Ты услышал недозволенное. Надень халат; зачем ты так бледен? Я повторяю тебе: Кэмпбелл похоронен, он не может встать из могилы[50].

— Уж лучше бы смог.

— Стучи, стучи! Когда б ты этим стуком мог ото сна Дункана разбудить!

— Прекратите бредить, Уимзи! Все на самом деле ужасно.

— О ужас, ужас, ужас! Ни сердце, ни язык не в состоянье постигнуть и назвать тебя! Сметаннолицый шут! Что смотришь гусем?

— Да уж, лучше не скажешь, — согласился Грэхем. — Вероятно, именно так я сейчас выгляжу.

— Гусей ощипывают, — продолжал блистать знанием классической литературы Уимзи, сверля пришедшего взглядом, — и тебя ждет та же участь.

— Это что, шутка? Или вы серьезно?

— Да в чем, собственно говоря, дело? — проворчал Уотерз.

— Не возражаю, если и ты окажешься в курсе, — вздохнул Грэхем. — Все равно, если ничего немедленно не предпринять, новость моментально разойдется по округе. Боже! — Он вытер лоб и грузно опустился на ближайший стул.

— Приступайте, — подбодрил живописца Питер.

— Слушайте! Как вы знаете, вся суматоха из-за Кэмпбелла. Этот констебль Дункан…

— О! Я же говорил, здесь как-то замешан Дункан.

— Да подождите вы! Этот кретин подкатил ко мне с дурацкими вопросами… Мол, где я был во вторник, ну и так далее. Как вы знаете, я стараюсь смотреть на вещи проще, поэтому и предложил ему заняться лучше собственными делами. Затем что-то такое появилось в газетах…

— Знаю, знаю, — кивнул Уимзи. — Эту часть можете пропустить.

— Хорошо. Так вот… Вы знаете эту сумасшедшую Смит-Лемесурье из Ньютон-Стюарта?

— Да, я знаком с миссис Смит-Лемесурье.

— Я, к несчастью, тоже. Сегодня она меня поймала…

— Джок, Джок!

— Поначалу я не мог взять в толк, о чем вообще идет речь. Она говорила какими-то странными намеками, томно улыбалась, стреляла глазками и в конце концов заявила, что никакой мой неблаговидный поступок не может отразиться на нашей дружбе, упоминала о чести, принесении себя в жертву и еще Бог знает о чем, пока я чуть ли не силой не вытряс из нее пару осмысленных фраз. Знаете, что она сделала?!

— Еще бы! — весело подтвердил Уимзи. — Мне все известно. Репутация этой отважной леди брошена на алтарь страсти. Однако, старина, вас никто не винит. Мы-то знаем, что вы скорее взойдете на эшафот с устами, сомкнутыми рыцарским обетом молчания, чем скомпрометируете даму. Даже не знаю, что благороднее — та леди, что без мысли о себе… Кажется, я начал говорить белыми стихами.

— Мой дорогой Уимзи, только не говорите, что вы хоть на секунду допустили, что в этом навете есть слово правды!

— Честно сказать, нет. Я уже понял, что вы способны на многие безрассудства, но верил, что на удочку миссис Смит-Лемесурье не попадетесь.

— Уж надеюсь, что верили! И что теперь мне делать?

— Да уж, — пригорюнился его светлость. — Неловко полупилось… Если не сознаваться, где вы на самом деле были той ночью, остается одно — принять жертву, а вместе с жертвой, само собой, и женщину. Кстати, я опасаюсь, что она нацелена на замужество, как стрела. Да и что тут поделаешь? Почти всех сие бедствие — вдовство — застигает врасплох, но все же большинство выживает.

— Это шантаж! — завопил Грэхем. — Чем я заслужил это, в конце концов? Говорю вам, что кроме случайного комплимента, ничего… Проклятье!

— Не более чем пожатие руки…

— Ну, может быть… Разве что пожатие руки… Тьфу, я имею в виду, надо же соблюдать приличия…

— Да и что такое скромный поцелуй…

— Нет, нет, Уимзи! Так далеко я никогда не заходил! Я, может быть, и плохой парень, но у меня еще есть кое-какие остатки инстинкта самосохранения.

— Да не беда, — попытался успокоить Грэхема Питер. — Возможно, любовь придет после свадьбы? Однажды за завтраком, когда вы посмотрите на нее из-за кофейника, вы скажете себе: «Я обязан бескорыстной привязанности этой чудесной женщины жизнью и свободой», и сердце упрекнет рассудок за холодность.

— Какая жизнь и свобода?! Не валяйте дурака! Только представьте, какой был скандал! Мне пришлось повести себя очень грубо, чтобы избавиться от нее…

— Значит, вы оттолкнули бедняжку?

— Еще как! Я сказал, чтобы она не вела себя по-идиотски, а она сразу в слезы. Это отвратительно! Что подумают люди?!

— Какие люди? Где?

— В отеле. Она заявилась туда и начала третировать меня. В результате я позорно сбежал, оставив ее реветь на диване в гостиной. Страшно даже предположить, что она может наговорить после этого окружающим… Мне следовало ее оттуда выпроводить, но боже, Уимзи, я дико перетрусил! За сцены в публичных местах стоило бы привлекать к суду! Да еще какой-то пожилой священник, остановившийся в той же гостинце, влез в разговор в самый кризисный момент, как раз тогда, когда слезы лились рекой. Чувствую, пора сматывать удочки!