Кто косит травы по ночам - Галина Артемьева

Каждой черной-черной ночью

Эта черная-черная рука

Уходила от черного-черного человека.

Черная-черная рука

Выходила из черной-черной комнаты.

Черная-черная рука

Спускалась по черной-черной лестнице.

Черная-черная рука

Выползала из черного-черного дома.

Черная-черная рука

Шла по черной-черной улице.

Черная-черная рука

Бродила по черному-черному городу.

Черная-черная рука

Делала черные-черные дела!!!

И вот ОНА ПРИШЛА К ТЕБЕ-Е-Е-Е-Е-Е-Е!!!!!!!!!

Страшно – аж жуть! И приятно, что сразу догадался: про плохое речь идет. Как только твой сосед по койке завоет про черный-черный город, тотчас знаешь: будет ужас. И сердце бьется в упоенье!

Как же это удобно, когда город, улица, дверь и все остальное – черные! Все ясно и понятно с первого звука. Но не всегда так бывает.

Другой город

Поэтому придется начать рассказ про другой город – разноцветный. Можно даже намекнуть, про какой, в стиле вышеозначенной «черной руки». Ну, гадайте с трех раз:

Один великий-великий царь

Велел построить

Один великий-великий город

На берегу

Одной великой-великой реки.

Назло одному

Надменному-надменному соседу!!!!!

Конечно, догадались! А как же! Это ведь про него:

Красуйся, град Петров!

И стой неколебимо,

Как Россия![3]

Красиво? Аж сердце дерет! Какой поэт! Как сказал, а? «Неколебимо, как Россия!» Сказал, как припечатал! Накликал мирным жителям ни за что ни про что! Это у поэтов настоящих так всегда – как скажет, все сбудется. А они говорят – не думают. Вот и получилось – пока Россия стояла неколебимо, град красовался вовсю. Процветали живопись, архитектура, литература, музыка, балет. Жизнь кипела. Богатство благоухало, нищета смердела. Но почему-то именно в этом городе и возникла навязчивая идея Россию поколебать. Колебали изо всех сил. Кто как мог старался. И расколебали. И заколебали страну вконец. А вместе с ней и город.

Ему вообще досталось по первое число. Практически весь двадцатый век мирные жители в нем гибли, как инкубаторские птицы в день запланированного забоя. Говорят, это так потому произошло, что над городом стояли «звезды смерти»[4]. Тоже со слов поэта. Другого уже. Но тоже красиво как!

Однако, кроме поэзии, существует наука. И некоторые ученые вывели формулу – о безвредном количестве смертей жителей определенного населенного пункта для, извините за выражение, души этого места. Если же количество смертей превышает установленную норму (тем более, если превышение идет не на единицы, а на миллионы), то с душой города творится нечто невероятное: то ли она, по их мнению, усыхает, то ли чернеет, то ли сатанеет, в общем, сплошная метафизика. И оставшимся в живых невинным обитателям приходится от всего этого лихо.

Конкретный пример. Как родиться, жить и выжить там, где тебя никто не ждет

Вот после этого вступления можно перейти к конкретным примерам.

Жила-поживала в этом самом городе девушка. Попала она в него после школы – учиться дальше. Все у нее получалось по плану. Вообще вся страна жила тогда плановым хозяйством. Объявлялись всякие пятилетки, которые надо было еще скорее выполнять. Кто как мог старался. У девушки выходило на славу. Попала в пединститут с первого раза. На худграф! Художественно-графический факультет! Преподавать она не собиралась. Еще чего! В худшем случае пошла бы книги оформлять, а вообще-то знала, что будет художницей, причем очень известной. Вплоть до помещения ее картин в Русский музей и Третьяковку. А почему бы, собственно, и нет, если все пути для нас открыты, все дороги нам видны.

Личная жизнь тоже наладилась стремительно. Пришла настоящая любовь. Даже с замужеством, кольцами и питерской пропиской. Правда, в коммуналке. Но, извините, не все же сразу. Вот они с мужем друг друга любили-любили, ходили по музеям и проспектам города, любовались Невой и Адмиралтейством, Ростральными колоннами и сфинксами на набережной, целовались-обнимались в своей законной десятиметровой комнатище, и результат проявился незамедлительно: образовался ребенок. Они оба сначала здорово испугались. Сериалов-то всяких мексикано-аргентинских тогда и в помине у нас не было. Никому и в голову не приходило, что вот появится ребенок, и все начнут прямо с ума сходить от счастья, отец будет заламывать руки и кричать: «Я никогда не отдам тебе моего любимого Хуана-Антонио!» Или тут же согласится жениться, как только узнает, что от него забеременела какая-нибудь Лорена или Эстелла. У нас с этим было как-то проще и спокойнее: не вовремя зародыш образовался – пожалуйте к врачу. Все будет сделано в лучшем виде – в подобающих антисанитарных условиях, с гарантией бесплодия на всю оставшуюся жизнь.

Все бы и ничего, но перспектива дальнейшего бесплодия некоторых смущала. Наученные любить светлое будущее, некоторые боялись появиться в нем неполноценными особями. И соглашались рожать в неустойчивом настоящем. Так вот и наша девушка вынуждена была несколько изменить свои планы и родить не после получения диплома, а до. И ничего. Даже академ не брала. Родила мальчика, сдала сессию. Все как надо. Все правильно, без отклонений. Зажили они теперь в комнатухе втроем, тоже вполне ничего. Была надежда даже расшириться, в смысле жилплощади: сосед-алкаш уже доходил до таких порогов белой горячки, после которых возврат к жизни часто весьма проблематичен. Три остальные комнатенции представлялись тоже, так сказать, перспективными: их занимали старушки вполне, казалось бы, несовместимого с жизнью возраста. Так что перспективы были ясны.

Ребенок рос и улыбался всем подряд. Ему нравилось на этом свете. Что бывает лучше, он не знал и вполне довольствовался тем, что имел.

Через несколько годков его младенческого существования задул над страной западный ветер. Все как проснулись от долгого сна: стали со страшной силой стыдиться своей жизни, своего прошлого и настоящего. Признали себя банкротами. С жадностью слушали рассказы тех, кто побывал там, откуда ветер дует. Проклинали все вокруг, включая самих себя. Образно выражаясь, вовсю раскачивали корабль, на котором плыли, вместо того чтоб без истерик выгребать на глубокую воду и плыть себе дальше по воле волн. Радовались кораблекрушению. Принялись растаскивать обломки и обустраиваться на них. Романтические настроения смыло набежавшей волной. Каждый стал сам за себя. Правду сказать, оно и раньше так было, только тогда люди отчего-то стеснялись так конкретно формулировать и выражались на эту же самую тему более расплывчато: «Один за всех, а все за одного».

Именно в этот интересный во всех отношениях период что-то стало твориться неладное с отцом ребенка. То он куда-то ночами пропадал. То, напротив, был на виду: в предельно загаженной комнате на диво живучего соседа-алкаша, с которым почему-то у него возникли и развились общие интересы. Маме мальчика сделалось очень страшно жить в связи с изменениями, произошедшими с некогда надежным спутником жизни. Когда он пропадал, ей виделись всякие страсти-мордасти: несчастные случаи, грабежи, избиения, сердечные припадки, внезапная потеря памяти, похищения, наконец. Она ночами мечтала и молилась, не зная кому, ибо была образованным и неверующим человеком, о том, чтобы с мужем ничего не случилось, чтоб он возвратился домой целым и невредимым. И молитвы доходили (неизвестно до кого): он всегда возвращался, бывало, без денег, без документов, даже, бывало, совсем раздетый, в одних носках, подумать только! Но возвращался к родному очагу. К самым, по его же словам, дорогим для него людям.