Уроки химии - Бонни Гармус

событий она так и не удосужилась набрать его номер.

– Извините, – сказала она. – Столько всего навалилось.

– У вас, надо думать, помощники есть для таких поручений.

– Да, есть.

– Как видите, сегодня мы нá воду не выйдем.

– Еще раз приношу свои извинения.

– А знаете, что меня убивает? – Он указал на какую-то женщину, которая поблизости выполняла разножку. – Я годами убеждал свою жену заняться греблей. Как вам известно, я считаю, что у женщин более высокий болевой порог. Она и слушать меня не желала. Но стоило Элизабет Зотт сказать одно слово… – (попрыгунья остановилась и показала Элизабет два больших пальца), – и она как с цепи сорвалась.

– Ага, понимаю, – протянула Элизабет, исподволь одарив женщину одобрительным кивком. – Значит, на самом-то деле вы довольны.

– Я…

– И сейчас пытаетесь сказать: «Спасибо тебе, Элизабет».

– Нет!

– Рада стараться, доктор Мейсон.

– Нет!

Она бросила взгляд на его жену:

– Ваша супруга осваивает эрг.

– О боже! – вырвалось у Мейсона. – Бетси, только не это!

Примерно такая же ситуация сложилась в гребных клубах по всей стране. Женщины съезжались посмотреть что да как, и некоторые клубы открыли запись. Но не все. Равно как и не все зрительницы кулинарной программы были в восторге от высказываний Элизабет.

«БЕЗБОЖНАЯ ЕЗЫЧНИЦА!» – гласил торопливо изготовленный плакат с изображением Элизабет в руках стервозного вида женщины у входа в телецентр.

В то утро это была уже вторая для Элизабет парковка, заполненная сверх обычной нормы.

– Пикетчики, – сказал, догнав ее, Уолтер. – Вот почему мы воздерживаемся от некоторых высказываний с экрана, Элизабет, – напомнил он ей. – Вот почему мы держим свои мнения при себе.

– Уолтер, – ответила Элизабет, – мирные протесты – ценная форма дискурса.

– И это, по-твоему, дискурс? – сказал он, заслышав крики: «ГОРИ В АДУ!»

– Этим людям хочется внимания, – сказала она, будто бы зная это из собственного опыта. – Скоро они уйдут.

Но ему все же было неспокойно. На ее имя поступали серьезные угрозы. Он заявил об этом в полицию, предупредил службу безопасности телецентра и даже позвонил Гарриет Слоун, чтобы поставить ее в известность. Но у него не повернулся язык заговорить об этом с Элизабет, потому что она тут же начала бы сама разбираться с этим вопросом. А кроме того, полицейские его успокоили. «Горстка безобидных чудаков» – так они выразились.

Через несколько часов на другом конце города в доме Зотт не находил себе места Шесть-Тридцать. Еще в пятницу под конец ее программы он заметил, что аплодировали не все. Вот и сегодня повторилось то же самое. Кое-кто саботировал.

Дождавшись, чтобы Потомство и Гарриет нашли себе занятие в лаборатории, он выскользнул через черный ход, пробежал четыре квартала к югу, потом два квартала к западу и притаился у развязки. Когда в потоке транспорта показался пустой грузовичок-пикап, который притормозил перед въездом на фривей, пес запрыгнул в кузов.

Путь до KCTV был ему знаком. Каждый, кто читал «Невероятное путешествие», не нашел бы ничего невероятного в способности собак находить практически все, что угодно[29]. Сам Шесть-Тридцать в свое время удивлялся, когда Элизабет читала ему историю про иголку в стоге сена, – он просто не мог понять: разве так уж сложно найти иголку в стоге сена? Запах проволоки из высокоуглеродистой стали ни с чем не спутаешь.

А уж найти KCTV и вовсе не составляло труда. Другое дело – проникнуть внутрь: это намного сложнее.

Бродя среди припаркованных машин, сверкавших на невыносимо ярком солнце, он высматривал вход.

– Привет, песик, – обратил на него внимание крупный мужчина в темно-синей форме, стоявший у какой-то солидной двери. – И куда это ты намылился?

Шесть-Тридцать хотел сказать «внутрь» и объяснить, что он, как и этот человек в синей форме, отвечает за безопасность. Но поскольку объяснения исключались, он решил разыграть сценку – для телевидения самое то.

– Ох ты, – выдохнул человек, когда Шесть-Тридцать очень убедительно превратился в неподвижную шерстяную кучу. – Держись, друг, сейчас кого-нибудь на помощь приведу!

Он забарабанил в дверь, ему открыли; тогда он подхватил пса на руки, чтобы занести в хорошо вентилируемое здание. Через минуту Шесть-Тридцать уже лакал воду из миски, которой имела право пользоваться только Элизабет, когда смешивала продукты по своим рецептам.

Что угодно можно говорить о представителях человеческого рода, но предрасположенность к доброте, как считал Шесть-Тридцать, ставила их на порядок выше других видов.

– Шесть-Тридцать!

Элизабет!

Он бросился к ней с такой скоростью, о которой не могла бы и помыслить ни одна собака, реально словившая солнечный удар.

– Какого… – начал человек в синей форме при виде этого чудесного исцеления.

– Как ты сюда попал, Шесть-Тридцать? – спрашивала Элизабет, обхватывая его руками. – Как ты меня нашел? Это моя собака, Сеймур, – сообщила она человеку в синей форме, – Шесть-Тридцать.

– На самом деле пять тридцать, мэм, а жара не спадает. Песик-то ваш вроде как гикнулся, вот я его сюда и приволок.

– Спасибо вам, Сеймур, – растаяла она. – Я ваша должница. Вероятно, он всю дорогу бежал, – удивленно предположила Элизабет, – а тут ни много ни мало – девять миль.

– А разве он не мог с дочуркой вашей приехать, – предположил Сеймур, – и с бабушкой, на «крайслере»? Как пару месяцев назад.

– Постойте! – резко оборвала его Элизабет. – Как это?

– Я могу объяснить. – Уолтер выставил вперед руки, словно готовясь отразить возможное нападение.

Элизабет давно поставила условие, чтобы Мадлен никогда не появлялась в студии. Почему так, Уолтер не знал. Аманда – та постоянно здесь крутилась. Но когда Элизабет поднимала эту тему, он согласно кивал, хотя о причинах не догадывался, да и заморачиваться не хотел.

– В школе задание такое было, – солгал он, – «Один день на работе с мамой или папой».

Он и сам не знал, зачем вдруг начал придумывать алиби для Гарриет Слоун, просто ему показалось, что так будет правильно.

– При твоей нагрузке, – добавил он, – недолго и забыть.

Элизабет вздрогнула. Такое возможно. Вот и Мейсон утром поймал ее на забывчивости.

– Просто я не хочу, чтобы дочь считала меня телезнаменитостью, – объяснила она, закатывая рукав. – Не хочу, чтобы она думала, будто я тут… ну, понимаешь… актерствую.

Она вообразила своего папашу, и лицо у нее застыло, как цемент.

– Не переживай, – сухо сказал Уолтер. – Никому и в голову не придет, что ты тут театры устраиваешь.

Она с серьезным видом подалась вперед:

– Спасибо тебе.

Вошла его секретарша с большой стопкой писем.

– Те, что требуют срочного ответа, лежат сверху, мистер Пайн, – сказала она. – И еще: быть может, вы не знаете, но в коридоре лежит большая собака.

– Как вы сказали?

– Это мой пес, – быстро проговорила Элизабет. – По кличке Шесть-Тридцать. Благодаря ему я узнала о задании «Один день на работе с мамой или папой». Мне Сеймур сказал…

Заслышав свое имя, Шесть-Тридцать встал и вошел в кабинет, втягивая ноздрями воздух. Уолтер Пайн. Самооценка низкая.

Уолтер с вытаращенными глазами вжался в кресло. Пес оказался огромным. Однако Уолтеру было не до него. Сделав короткий вдох, он стал перебирать конверты и лишь вполуха слушал Элизабет, которая без устали нахваливала своего зверюгу: скажешь ему «сиди», «сторожи», «подай», да что угодно – все-то он понимает. Собачники вообще хвастливы, до смешного гордятся самыми пустяковыми достижениями своих питомцев. Но этот бесконечный монолог дал ему время спланировать, когда будет удобно позвонить Гарриет Слоун и втянуть ее в свой блеф, чтобы она тоже поддержала его измышления.

– Как ты думаешь? Тебе же хотелось внести свежую струю, – говорила Элизабет. – Вот только получится ли?

– Ну почему же нет, – миролюбиво ответил он, не имея представления, на что сейчас подписался.

– Здорово! – обрадовалась она. – Тогда прямо завтра и начнем?

– Отличная мысль! – сказал он.

– Всем здравствуйте, – говорила на другой день Элизабет. – Меня зовут Элизабет Зотт, и это программа «Ужин в шесть». Разрешите представить вам мою собаку по кличке Шесть-Тридцать. Поздоровайся со всеми, Шесть-Тридцать.

Шесть-Тридцать склонил голову набок; аудитория разразилась смехом и аплодисментами. Уолтер, которому только десять минут назад сообщили, что тот же пес опять торчит в павильоне, но парикмахерша успела подровнять ему лохмы в преддверии крупных планов, утонул в своем кресле и навсегда зарекся лгать.