Уроки химии - Бонни Гармус

повисли в воздухе, на него вдруг нахлынуло позорное чувство.

Он встретился глазами с Шесть-Тридцать. Уолтер Пайн никогда не относил себя к собачникам, но сейчас даже он понял: дворняга от такой неблагодарности просто раздавлена.

Глава 36

«Лайф»: вопросы жизни. И смерти

– Важная новость! – объявил Уолтер через неделю; дрожа от возбуждения, он подсел за стол к Элизабет, Гарриет, Мадлен и Аманде. Воскресный ужин в лаборатории Элизабет уже вошел в традицию. – Сегодня звонили из журнала «Лайф». Твой портрет будет на обложке!

– Не интересуюсь, – отрезала Элизабет.

– Но это же «Лайф»!

– Меня будут расспрашивать о личном, о том, что никого не касается. Знаю я эту манеру.

– Послушай, – не унимался Уолтер, – нам сейчас без этого никак. Угрозы прекратились, но положительного освещения остро не хватает.

– Нет.

– Ты отвергаешь предложения всех журналов, Элизабет. Сколько можно?

– Я бы охотно побеседовала с «Кемистри тудей».

– Еще бы! – Он закатил глаза. – Предел мечтаний! Не совсем наша целевая аудитория, но я дошел до такой крайности, что сам позвонил в редакцию.

– И?.. – Она замерла в предвкушении.

– Мне ответили, что не заинтересованы в интервью с какой-то телестряпухой.

Элизабет поднялась из-за стола и вышла за дверь.

– Гарриет, помоги же мне! – взмолился Уолтер, когда они после ужина сидели на ступеньке заднего крыльца.

– Не стоило обзывать ее телестряпухой.

– Знаю, знаю. Но ей не стоило трезвонить, что она не верит в Бога. Нам этого вовек не загладить.

Затянутая сеткой дверь приоткрылась.

– Гарриет? – прервала их Аманда. – Пойдем играть.

– Чуть позже. – Гарриет приобняла малышку за плечи. – Давайте-ка вы с Мэд сперва постройте крепость, ладно? А я как раз подойду.

– Аманда тебя очень полюбила, Гарриет, – шепнул Уолтер, когда его дочь убежала обратно в дом. И едва удержался, чтобы не добавить: «Я тоже».

В последние несколько месяцев он часто гостил в доме Зоттов, что предполагало частые встречи с Гарриет. Уезжая домой, он каждый раз ловил себя на том, что часами не может выбросить ее из головы. Она, правда, замужем, но, по словам Элизабет, несчастлива в браке; впрочем, какая разница, если он ей так и так неинтересен; оно и понятно. В свои пятьдесят пять лет он уже начал лысеть, на работе звезд с неба не хватает и ко всему прочему в одиночку воспитывает ребенка – строго говоря, даже не своего. Задумай кто-нибудь выпустить учебное пособие под названием «Самые незавидные мужчины», на обложке красовался бы его портрет.

– Правда? – переспросила Гарриет; от такого комплимента у нее даже покраснела шея, а руки затеребили подол и одернули его до щиколоток, обтянутых носками. – Я поговорю с Элизабет, – пообещала она. – Но вначале ты непременно вразуми журналиста. Порекомендуй избегать личных вопросов. Пусть даже не заговаривает про Кальвина Эванса. Пусть сосредоточится на Элизабет… на ее собственных достижениях.

Интервью назначили на следующую неделю. Титулованный журналист Франклин Рот был хорошо известен своей способностью завоевывать доверие даже самых упрямых звезд. Когда он в середине эфира «Ужина в шесть» проскользнул на свое место среди зрительской аудитории, Элизабет была уже на сцене и шинковала большую горку овощей.

– Многие считают, что белок содержится только в яйцах, мясе и рыбе, – говорила она, – но на самом деле белок формируется в растениях; неудивительно, что самые крупные и сильные животные на планете – травоядные. – Она продемонстрировала разворот журнала «Нэшнл джиогрэфик» с фотографией стада слонов, а затем углубилась в подробности обмена веществ самого большого в мире сухопутного животного и попросила оператора увеличить изображение слоновьего навоза.

– Вот здесь, – она постучала пальцем по иллюстрации, – можно даже разглядеть волокна.

Заранее отсмотрев несколько выпусков «Ужина в шесть», Рот, как ни странно, заинтересовался, а сейчас, оказавшись в аудитории, на девяносто восемь процентов состоящей из женщин, ощутил, что они – герои передачи в неменьшей степени, чем Зотт. Создавалось впечатление, что все приходят в студию с карандашами и блокнотами, а то и с учебниками химии. Присутствующие ловили каждое слово, как принято – хотя случается редко – на лекциях и проповедях.

Во время очередной рекламной паузы он повернулся к своей соседке.

– Если не возражаете, – вежливо начал он, предъявив свое журналистское удостоверение, – хотел бы спросить: что именно вас привлекает в этой передаче?

– То, что меня здесь воспринимают всерьез.

– Как, разве не рецепты?

Соседка развернулась к нему, будто не веря своим ушам.

– Порой мне кажется, – с расстановкой проговорила она, – что в Америке мужчина не протянул бы и до полудня, случись ему на один день превратиться в женщину.

Зрительница, сидящая по другую сторону от Рота, похлопала его по колену:

– Готовьтесь к бунту.

Дождавшись окончания программы, он прошел за кулисы, где обменялся рукопожатием с Зотт, а ее пес Шесть-Тридцать знай принюхивался – этакий коп во время личного досмотра. После кратких взаимных представлений Зотт пригласила Рота вместе с фотографом к себе в гримерку, где рассказала про сегодняшний выпуск – или, точнее сказать, про те разделы химии, которые осветила в сегодняшнем выпуске. Вежливо выслушав, Рот высказался о ее брюках, назвав их смелым выбором. Она просверлила его непонимающим взглядом, а затем поздравила с таким же смелым выбором. Беседе задали тон.

Пока фотограф невозмутимо делал снимок за снимком, Рот переключился на ее прическу. Зотт бросила на него холодный взгляд.

Фотограф смотрел на журналиста с тревогой. Ему было поручено обеспечить хотя бы один снимок улыбающейся Зотт. Сделай же что-нибудь, жестами подсказывал он Роту; пошути.

– Можно спросить: что это за карандаш у вас в волосах? – зашел с другого бока Рот.

– Пожалуйста, – ответила она. – Это карандаш второй степени твердости. Вторая степень характеризует твердость графитового стержня. Раньше в качестве карандаша использовали свинцовый штифт; теперь стержни делают из графита, который является аллотропом углерода.

– Нет, я хотел спросить…

– Почему карандаш, а не ручка? Да потому, что графит, в отличие от чернил и пасты, стирается. Человеку свойственно ошибаться, мистер Рот. Карандаш позволяет стереть ошибку и двигаться дальше. Ученые готовы к ошибкам, мы спокойно относимся к неудачам. – С этими словами она неприязненно посмотрела на его авторучку.

Фотограф таращил глаза.

– Послушайте… – сказал журналист, захлопнув свой блокнот. – Я думал, вы охотно согласились на это интервью, но теперь вижу, что вам его навязали. Я никогда не беру интервью против воли человека; приношу вам искренние извинения, если помешал.

Затем он повернулся к фотографу и наклоном головы указал на дверь. Когда они уже шли через парковку, их остановил Сеймур Браун.

– Зотт сказала, чтобы вы подождали здесь, – передал он.

Через пять минут Рот уже сидел на переднем сиденье принадлежащего ей старенького голубого «плимута»; собаку с фотографом задвинули назад.

– Ваша собака, часом, не кусается? – спрашивал фотограф, вжимаясь в окно.

– Все собаки когда-нибудь кусаются, – бросила через плечо хозяйка. – В точности как люди – те тоже не утратили способность причинять вред. Вся штука в том, чтобы самим вести себя адекватно и никого не провоцировать на причинение вреда.

– Не понял: это было «да» или «нет»? – спросил фотограф, но они уже выруливали на трассу, и его вопрос утонул в рокоте двигателя.

– Куда мы едем? – поинтересовался Рот.

– Ко мне в лабораторию.

Но когда они остановились у низкого коричневого домика в безрадостном, но чистом квартале, он подумал, что ослышался.

– Боюсь, теперь мой черед извиняться, – сказала она, впуская гостей в дом. – У меня центрифуга барахлит. Но кофе смогу приготовить.

Она взялась за дело; фотограф знай щелкал затвором камеры, а Рот в изумлении обводил глазами пространство, некогда служившее, как он догадался, кухней. Сейчас это было нечто среднее между операционной и зоной биологической опасности.

– Нагрузка была несбалансирована, – объяснила Элизабет и, указывая на какую-то серебристую громаду, добавила фразу про разделение жидкостей, основанное на разнице плотностей.

Центрифуга? Он и не знал. Пришлось вновь открыть блокнот. Она поставила перед гостем тарелку печенья.

– С коричным альдегидом, – пояснила она.

Рот оглянулся и поймал на себе собачий взгляд.

– Шесть-Тридцать – необычная кличка, – отметил он. – В чем ее смысл?

– Смысл? – Элизабет зажгла горелку Бунзена и повернулась к Роту, вновь нахмурившись и как будто не понимая, к чему задавать такие банальные вопросы.

Вслед за тем она пустилась в подробные