Новая журналистика и Антология новой журналистики - Том Вулф

Стедман покачал головой:

— Не-е… не-е… Наверное, поднимусь к себе и немного поработаю с теми рисунками… — Он достал из коробки еще две банки пива. — Уже пробовал поработать, но руки трясутся… уж-жасно… уж-жасно.

— Надо тебе с выпивкой заканчивать, — сказал я.

Он кивнул:

— Знаю. Нехорошо, все нехорошо. Но, думаю, по ряду причин мне от этого будет лучше…

— Ненадолго. А вечером у тебя начнется что-то вроде истерики — как раз в то время, когда ты должен будешь выходить из самолета в аэропорту «Кеннеди». На тебя наденут смирительную рубашку и потащат в психушку, а потом будут бить тебе по почкам большими дубинками, пока ты не войдешь в разум.

Он поежился, вышел и закрыл за собой дверь. Я лег в кровать, чтобы вздремнуть часок-другой, а потом — после ежедневного привоза грейпфрутового сока в гипермаркет «Ночная сова» — мы снова пошли в «Птомаин Вилледж» и полакомились жаренными в масле блинчиками с мясом.

К тому времени Ральф не хотел даже кофе, а пил только воду.

— Это единственное, что у них есть для больного организма, — объяснил он.

Чтобы убить время до вылета, мы разложили на столе рисунки Стедмана и некоторое время их рассматривали, удивляясь, как ему удалось схватить суть происходящего… но сами никак не могли прийти в себя. Руки англичанина так тряслись, что он едва мог держать бумагу, а у меня перед глазами все расплывалось, и я едва видел, что он рисует.

— Черт, — сказал я, — мы оба выглядим еще хуже тех, кого ты изобразил.

Стедман улыбнулся:

— Знаешь, я обо всем этом много думал… Мы здесь увидели отвратительные сцены: люди при всех мочились и блевали друг на друга, и все такое… а теперь, знаешь что? Мы и сами такие…

Большой «понтиак» несся в аэропорт, пренебрегая всеми правилами дорожного движения. За рулем сидел журналист, не обращавший никакого внимания на своего пассажира, почти голого после того, как он снял свою одежду и держал ее в руке за окошком, чтобы из ткани ветром выдуло запах «Мейс». Его глаза покраснели, а лицо и грудь были мокрыми от пива, которым бедолага пытался смыть с тела едкие химикалии. Перед его брюк пропитался рвотой, а тело сгибалось от кашля и непроизвольных всхлипываний. «Понтиак» разрезал поток машин и подъехал к зданию аэропорта. Журналист выскочил, открыл дверцу со стороны пассажира и вытащил англичанина, прорычав:

— Вылезай, педрила несчастный! Слышишь, свиноеб? — (Дикий смех.) — Не будь я сам с бодуна — дал бы тебе поджопника, чтобы летел до самого Огайо, ты, минетчик иностранный. «Мейса» на тебя жалко… Мы здесь, в Кентукки, и без тебя со всем справимся.

Всякий раз, когда нон-фикшн пишется в автобиографическом ключе, автор становится главным героем своего повествования. Это дает преимущества, если он и правда находился в гуще событий. Но если он играл второстепенную роль — автобиографическая манера изложения не приведет ни к чему хорошему. Сочинения Нормана Мейлера наглядно иллюстрируют оба этих правила.

«Армии ночи» — самая настоящая автобиография (и один из лучших ее отрывков включен в эту книгу, по причинам, о которых мы скажем чуть позже). О марше 1967 года в Пентагон Мейлер писал не как репортер. Он был одним из главных участников этой демонстрации и — как часто бывает с сочинителями автобиографий — только потом решил взяться за перо (по настоятельной просьбе Вилли Морриса — тогдашнего редактора «Харперса»). А так как он был активным действующим лицом происходящих событий, его взгляд на них — это взгляд изнутри, а его эмоции и реакции помогают понять господствовавшие на марше эмоции.

Мейлер попытался использовать эти же приемы, когда писал о первой высадке человека на Луну («Огонь по Луне»). Почему же он потерпел неудачу. Да потому, что на сей раз не был главным действующим лицом происходящего и его автобиографическая манера письма стала лишь скучной и неловкой попыткой отвлечь внимание на второстепенную фигуру — то есть на него самого. А главными фигурами в полете на Луну были все-таки астронавты. Из-за автобиографичности Мейлера читатель так и не почувствовал атмосферу внутри космического корабля, ему остались неведомы точка зрения и переживания астронавтов. «Огонь по Луне» — это неудача не только в выборе жанра, но и чисто репортерская. Мейлер как журналист ведет себя пассивно, не спешит покидать уютного кресла Признанного Литературного Мэтра.

Что же касается «Армий ночи» — то эта книга просто замечательная. Она снабжена подзаголовком «История как роман, роман как история», и на нижеследующих страницах можно увидеть, как мастерски Мейлер, подобно Капоте, добивается того, чтобы о его сочинении сказали: «Как в романе». Его всеведущий повествователь погружает читателя в необычную, берущую за душу и в то же время приятную атмосферу. Книгу также выгодно отличает автобиографическое изложение событий от третьего лица, впервые опробованное Генри Адамсом в его «Воспитании Генри Адамса». Главный герой становится не просто «Я», но Мейлером, и благодаря этому приему никакого эгоцентризма автора не чувствуется. Наоборот, Мейлер вызывает симпатии. Этот прием, однако, не работает, если автор увлекается описанием собственной персоны в ущерб другим персонажам.

Кстати, участие в марше в Пентагон принесло Мейлеру неожиданные дивиденды. До этого диалоги у него не получались, что мешало ему как романисту. В книге «Армии ночи» он, однако, удачно использовал свои магнитофонные записи и киноматериалы.

Т.В.

Противостояние у реки

Ситуация сложилась предельно ясная. Полицейские стояли двумя длинными рядами. Первый ряд находился в десяти ярдах за тросом ограждения, и военных полицейских отделяло друг от друга двадцать футов. Второй ряд, с такими же промежутками между полицейскими, располагался в десяти ярдах позади первого, а примерно в пятидесяти ярдах за ним стояли два или три полицейских начальника в белых шлемах и темно-голубых костюмах. Все ждали. Два разных мироощущения противостояли друг другу, и даже молчали люди по-разному.

Так чувствует себя мальчишка, который вот-вот спрыгнет с одного гаража на крышу соседнего. Ожидание сделалось нестерпимым. Мейлер посмотрел на Макдональда и Лоуэлла.

— Пошли, — сказал он.

Не оглядываясь на них и не сделав паузы, чтобы собраться с мыслями или дать задний ход, он решительно перелез через трос. После чего пошел по траве к ближайшему полицейскому.

Словно воздух стал другим или свет изменился: Мейлер немедленно почувствовал себе живее, чем когда-либо, — словно плыл в воздухе — освободился от своей телесной оболочки, как будто смотрел на самого себя в каком-то фильме. Он спиной чувствовал взгляды людей, стоявших за тросом, чувствовал, что их нервы напряжены, как струны. Мейлер и полицейский смотрели друг на друга с такой нескрываемой болью, которая возникает только тогда, когда два прежде незнакомых человека вдруг оказываются неразрывно связанными вместе.