Бывшая Ленина - Шамиль Идиатуллин

– Ой, какая прелесть, – протянула Лена с восхищением. – Молодец девочка, сожрала все-таки тебя. И всех еще сожрет, помяните…

Салтыков, мягко отсигналив рукой, прервал:

– Если ты про Оксану Викторовну, то не сожрала и не сожрет. Не в нашем кругу точно. Она тоже не работает на Данила. У них там вообще…

Он сделал еще пару мягких жестов финализирующего типа.

Лена откинулась на спинку стула, помаргивая.

Официант поставил перед нею цыпленка в зелени, перед Салтыковым – стейк, пожелал приятного аппетита и удалился. Салтыков отрезал кусочек, внимательно его осмотрел, осторожно прожевал, ритуально постанывая, кивнул с удовольствием и сказал:

– Умеют, если хотят – медиум-рэйр, как и заказывали. Лен, ты ешь, голодная же.

Лена послушно взяла вилку, ткнула в зелень, снова замерла и спросила, уставившись на сырную корочку поверх цыпленка:

– А что стряслось-то?

Салтыков пожал плечами и между мычаниями пояснил, не особенно заботясь о четкости произношения мимо перемалываемого медиум-рэйра:

– Мальчик то ли вырос, то ли рехнулся. Скорее второе – учитывая, что от тебя к этой дернул. То не так, это, потом я шпион губера, а Оксана Викторовна – мой подголосок, ладно не подстилка, хотя не удивлюсь, если он и это предъявил.

– А… Было что предъявлять?

Салтыков аж на пару секунд вилку с ножом опустил.

– Блин, Лен. Я хоть раз давал повод?

– Ты джентльмен, – уклончиво сказала Лена. – Так он что, послал вас, и дальше что?

Салтыков пожал плечами.

– Сказал, что снимается, а мы идем на хрен. Потом сказал, что мы по-любому идем на хрен, а он идет в главы и устоит всем козью морду. Первым – конкретно Нечаеву.

– Это кто, напомни.

– Хм. Глава администрации губера вообще-то, он приезжал… А, ты не в курсе. Короче, правая рука и главный по выборам в области. И наш мальчик хочет его порвать.

– Узнаю старика, – с неожиданным одобрением сказала Лена. – А за что?

– Ну тот сам дурак, конечно. Крутого дал, говорит, прекратить истерику, какая вам ЧС, подумаешь, у нескольких человек животики заболели. Просрутся, ничего страшного.

Салтыков посмотрел на Лену, торопливо проглотил и сказал:

– Он извинился сразу, но… Дурак, говорю же. Ну и всё. Данил в бутылку, Нечаев ему грозить – и посыпалось. Вся схема набок, все в истерике, никто не знает, что делать.

Лена, помедлив, сказала:

– Странные вы, ей-богу. Что делать. У вас Бехтин есть, хоть его ставьте, хоть зица любого.

Салтыков, странно мотнув головой и явно зажевав пару выходов на фразу, сказал:

– Исключено. Нужно решение, хотя бы временное, а не козел отпущения.

– А сами вы не хотите, да? Нечаев, в смысле, и губер? Просто потому что сами не знаете ни решения, ни раскладов, поэтому хотите свалить на кого-то и держаться в стороне, да?

Салтыков вернулся к стейку. Лена, коли так, тоже немножко поела, не чувствуя вкуса, и предложила:

– Тогда отдавайте федералам. Хоть через ЧС, хоть, не знаю, как угодно.

Салтыков некоторое время смотрел на Лену с жалостью. Поскольку он при этом жевал, припевая, вышло и смешно, и диковато. Потом все-таки снисходительно пояснил:

– А тогда, Лен, это всё федеральная зона ответственности. Причем отвечать и решать будут силовики, как придумают и как умеют. Это значит – дела на всех, широким неводом, с посадками, чтобы никто не думал, что особенный и свободный. Морока на три-четыре года или дольше. Весь город раком, без просвета. Потому что, знаешь ли, завести дело – это просто бумажку подписать, а закрыть – это деньги с каждого носа, большие. Не представляешь какие.

Салтыков пододвинул к себе телефон, начал писать на экране какое-то число, передумал, аккуратно стер цифры, отложил телефон экраном вниз и добавил, сосредоточившись на медиум-рэйре:

– И, само собой, это не скажется на свалке. Вообще никак. Все будет так же и хуже, но с посадками. Отдать федералам, да? Лично я, вот ровно сейчас – могу. Специально для тебя. Отдать? Правда хочешь?

Лена отрезала еще кусочек цыпленка, старательно прожевала и, так и не поняв, чего она правда хочет, спросила:

– Он что, теперь обратно проситься будет, что ли? Об этом, что ли, хотел сегодня?..

– Примешь? – поинтересовался Салтыков как бы между прочим – даже головы от тарелки не поднял, но глазами следил, Лена заметила. Она хотела ответить уклончиво, хотела отбрить, что это только их с Митрофановым дело, хотела отшутиться, но ответила растерянно и честно:

– Ну вот вряд ли. И поздно, и вообще…

– Ага, – сказал Салтыков. – И на твои с Иван Сергеичем дела это все не повлияет?

– Ну а как? – удивилась Лена. – Это не мои с Иван Сергеичем дела, это, ну не знаю, для всех тупо вопрос жизни и смерти.

Она вспомнила Алекса, сморгнула и быстренько попыталась заесть слезы.

Салтыков, сволочь приметливая, помолчал ровно столько, сколько надо, а потом аккуратно, без звука, сложил вилку и нож на тарелке и сказал:

– Тогда, Лен, у меня к вам – но пока в основном к тебе – новое предложение. Вернее, уточненное предложение старого. Ведем Ивана Сергеича не федеральным смотрящим, а главой города. Ну по текущей схеме, короче, как вы и добиваетесь: в депутаты, оттуда главой. Согласование на всех уровнях беру на себя.

Сто лет назад у Лены вышел странный спор с мужем. Они вообще-то почти не спорили, Лена знала за собой некоторую занудность и стремление поставить точку, пару раз вернуться и добавить еще пару точек пожирнее, – и знала, что мужчин это бесит. Особенно когда собеседник прав, да к тому же он женщина. А мужчинам беситься вредно, они от этого портятся и делаются малопригодными. Поэтому Лена пыталась не выпускать такие свои особенности на волю. Тем более когда речь шла об отвлеченных темах – например, о литературе. А тут чего-то зазевалась – и выскочило.

Впрочем, получился не столько спор, сколько обмен недоумениями. Речь вдруг зашла о «Гамлете» – кажется, по телику, который тогда еще принято было смотреть, шла передача о Смоктуновском, неизбежно возник фрагмент «Гамлета», Лена вздохнула, вспомнив свое детское жаркое, до слез, возмущение, и впервые в жизни вслух пожалела Офелию, ни за что угодившую между жерновами королевских интриг и мятущейся души принца. А Митрофанов вскипел – неожиданно так. Он был флегма по жизни и на памяти Лены взрывался всего-то пару раз, когда на службе допекали: коротко и с быстрым оседанием в стандарт. А тут завелся и толкнул горячую речь примерно такого содержания: «Блин, почему все вечно говорят про загадку Гамлета, его мятущуюся душу и философски отвлеченный ту би ор нот ту би? Нет там никакой загадки и философии, обычная страшноватая, но совершенно прозрачная история. Пацан возвращается с учебы, чтобы спокойненько готовиться дальше к роли короля, а дома переворот и ад: отца убили, мать спит с убийцей, друзья предали и ходят кругами, ждут момента, чтобы наброситься, это вопрос пары дней. А он, говорю, пацан еще, но при этом принц же и не дурак. Он понимает, что ему по-любому голову откусят, но есть шанс куснуть в ответ. Вот и вся загадка, вот и все терзания, все эти “быть или не быть” – Гамлет лихорадочно пытается сориентироваться и сообразить, есть ли шанс выскочить без боя и больно ли зарежут, если тихо лежать и не дергаться. Понимает, что больно, что уклониться нельзя, а терять нечего, но и нахрапом не взять – сразу сшибут и запинают. Зато если действовать хитро, чтобы враг расслабился, – получится подкрасться и нанести максимальный вред. Он так и делает, вот и все. И даже почти добивается невозможного, побеждает живым, – но потом этот самый реализьм берет свое. Конец пьесы».