Слишком много подозреваемых - Нэнси Гэри

Тут у Белл опять слегка сдали нервы. Она прижала платочек к глазам.

– Вы оказали мне неоценимую помощь, – поблагодарила Фрэнсис секретаршу.

Белл не откликнулась. Слезы по-прежнему наворачивались у нее на глаза, и она старательно промокала их платочком.

Фрэнсис сделала знак официанту и настояла на том, чтобы оплатить поданный счет. Копии письма Майлза и ордера на обыск она засунула в свою и так уже битком набитую сумку. Умник рассчитывал выманить у Белл информацию, пусть и не для протокола, неофициальную. Фрэнсис решила покамест придержать эту информацию для себя.

Пробки на обратном пути из города были чудовищными. Машины еле двигались, а чаще стояли вплотную, бампер к бамперу, по всей федеральной дороге к аэропорту Кеннеди и далее через Триборо-Бридж. Только после четырех дня Фрэнсис пробилась на трассу Монтаук. Она направлялась прямо домой, не желая возвращаться в офис, где могла подвергнуться дружескому, но изматывающему душу допросу при встрече с Умником. Если ее продолжительное отсутствие на работе будет замечено, ничего страшного. Малкольм ведь во всеуслышание объявил на пресс-конференции, что ей требуется время, чтобы оплакать потерю мачехи.

Автоответчик замигал при нажатии кнопки и выдал несколько посланий. Первое было от Гейл Дэвис, полученное в два часа с минутами: «У меня есть информация, которую вы затребовали». После этого суперкраткого сообщения Гейл явно демонстративно отключилась.

Затем раздался голос Малкольма Морриса, такой громкий, режущий слух и близкий, будто прокурор находился здесь, рядом в комнате. Фрэнсис даже попятилась от аппарата. «Фанни, это я, твой босс. Вспомни, что я твой босс. Я не хочу, чтобы ты вмешивалась в это расследование. Когсуэлл ведет его и будет вести дальше. Перезвони мне».

Третьим позвонил Сэм.

«Мисс Фанни! Собак я покормил. В холодильнике порция жаркого из индейки. Я подумал, что вряд ли такой занятой человек успеет что-то купить и приготовить и в результате останется без ужина. Я взял на себя смелость выбросить из холодильника древнее молоко в пакетах. Звони, если что-нибудь понадобится. Я всегда на месте».

Невольно улыбка засветилась на лице Фрэнсис, когда она обнаружила в холодильнике кварту свежего молока, корзиночку садовой земляники и пластиковый контейнер с вкусно пахнущей стряпней Сэма. Фрэнсис включила чайник и в ожидании, когда вода закипит, принялась разбирать скопившуюся за последние дни корреспонденцию, сложенную на кухонном столе. Каталоги, счета, приглашения на банкеты, где собирались средства на благотворительность и предвыборные кампании кандидатов от демократов и республиканцев. Почему-то ее имя включалось в оба списка. В один – автоматически, как служащую ведомства районного прокурора-республиканца. Во второй… Вероятно, ее мать ненароком вписала ее, на всякий случай.

Политика нагоняла на нее тоску. Цену произносимым в речах словам она знала давно. Ей хотелось чего-то нового.

Образ жизни, который они вели совместно в Пьетро в арендуемой квартирке с одной спальней в шумном центре Нью-Йорка, настолько отличался от тихого существования в Ориент-Пойнт среди обширных полей и удаленных друг от друга скромных коттеджей, что это казалось пребыванием совсем в иной галактике. Фрэнсис постепенно стряхивала с себя, как ненужную шелуху, воспоминания о нервном ритме Манхэттена. Год за годом она все больше сроднялась с тишиной, с местом, где ребятишки могли безбоязненно гонять на велосипедах по улицам, сопровождаемые лишь лаем собак за изгородями. Никто здесь особо не интересовался статусом и доходом соседа, и Фрэнсис надеялась, что она уже принята в это молчаливое сообщество, стала тут своей.

И все же иногда она скучала по извечной нервотрепке Манхэттена. Они с Пьетро частенько проводили вечера в ближайших ресторанах, наблюдая сквозь окна движущуюся нескончаемыми потоками толпу прохожих на Коламбус-авеню. Влюбленные парочки, парочки уже с детскими колясками, парочки обнимающихся геев и лесбиянок. Все расы и все континенты были представлены здесь и шествовали будто на параде.

Убеждения Пьетро и ее слабо оформленная идеология, сталкиваясь в оживленных спорах, высекали искры, из которых потом вспыхнул костер взаимного сексуального влечения. Попыхивая сигаретой «Кэмел» без фильтра, сгорающей почти мгновенно, Пьетро твердил, что Нью-Йорк – это адское месиво, котел, в котором вываривается вся индивидуальность, вся самобытность личности, и что мегаполис выдавит из себя всех, кто не достигнет уровня богатства, обеспечивающего достойную жизнь в этих ущельях среди небоскребов. Красное сухое вино, подаваемое им на столик, не могло утолить жажду, вызываемую максимализмом обоих спорящих. Только потом, в постели, после взрыва страстей, они находили удовлетворение.

Для нежной и женственной натуры Фрэнсис, – как неожиданно она это для себя выяснила, – нужна была не бурная интеллектуальная жизнь в Нью-Йорке, а молчаливые ласки близкого мужчины, когда он гладил ее волосы, расправляя спутавшиеся пряди, и целовал мочки ее ушей. Вот таких прикосновений, таких спокойных ласк ей очень не хватало сейчас.

Чайник вскипел и засвистел – и вернул ее из прошлого в сегодняшний день.

Фрэнсис вскрыла пачку растворимого какао, насыпала порошок в чашку и залила кипятком. Затем взялась за телефон и набрала номер Гейл Дэвис.

– Я не знаю, насколько это важно… – Гейл сразу же перешла в наступление и взяла на вооружение сугубо официальный тон, – но, получив такой запрос, я была несколько удивлена и встревожена.

– Прошу меня извинить… – заикнулась было Фрэнсис.

– Извиняться не надо. Я готова сделать все, чтобы поскорее раскрылось убийство Клио. Поэтому я и звоню… Могу предоставить кое-какие сведения.

– Большое спасибо. И какие же?

– Луиза Банкрофт. Вы ее знаете, не так ли? Ее родители состоят в нашем клубе со дня его основания. Она вышла замуж, и теперь они с мужем подали заявление о приеме в клуб. К тому же у них еще две маленькие дочки.

– Конечно, я ее знаю. Мы росли вместе. Она ровесница моей младшей сестры.

– Ее муж – Генри Льюис. Он кардиохирург и практикует в Манхэттене. Кажется, весьма талантливый. Но это все не так уж важно. Я позвонила лишь потому, что он – чернокожий.

– И он стал членом клуба? – спросила Фрэнсис.

– Нет.

– А что случилось?

– Луиза до замужества являлась членом клуба по младшей секции. По достижении двадцати пяти лет она имела возможность войти в клуб в качестве полноправного члена и приглашать своего супруга и дочерей в качестве гостей. Но они захотели вступить в клуб всем семейством.

– И что?

– Генри Льюису было отказано.

– И почему же?

– Дорогая Фрэнсис, – тут голос Гейл стал медоточивым, вернее, сверхсладким, как патока, – протоколы нашей комиссии секретны. Все, что я могу раскрыть, сугубо конфиденциально, не для следствия, а только между нами…