Холодные глаза - Ислам Иманалиевич Ханипаев

– Я поеду, – сказал я.

– Не надо. Тебе лучше принять душ.

Я отпустил Булата.

– Надевай сандальки, на выход! – скомандовала Асия, профессионально переключившись на «детский» голос.

– А мун? – спросил сын обиженно и ткнул пальцем мне в ногу.

– Я очень хочу. Только у папы дела. – Я скорчил грустную гримасу.

– У дада всегда дела! – Булат повернулся к маме и ударил кулачком по колену.

– Надевай сандальки, – сказал ему я и посмотрел виновато на Асию.

Мы оба понимали, что я кто угодно, но только не семьянин. Не хороший отец. Не внимательный муж.

– В три? – уточнила она по поводу ожидавшего нас события.

– Да, – кивнул я. – А, нет. Он сейчас написал. Попросил перенести на шесть. Заберем Булата из садика и пойдем.

– Скажи папе «пока», – предложила она, но сын, не взглянув в мою сторону, вышел в подъезд. – Молодец. Испортил ему настроение перед утренником. – С этими словами вышла и она.

Я опять уставился на то место, где пару секунд назад стояла Асия, и подумал: скажи я о трупе в парке, изменилось бы что-нибудь? Сказала бы она что-то типа: «Ой, ничего себе! Ну ладно… если это был мертвый человек, то ничего, что опоздал. Тяжелая у тебя работа, даже нет времени принять душ». Или мы уже на той стадии, когда плевать, что там тебя задержало, ведь это не отменит того факта, что ты – это ты. Не будь этой причины, была бы другая.

Вообще душ – потрясающее место, чтобы собраться мыслями. С самого детства я заметил, что в ванной, в процессе мытья, голова у меня работает лучше всего. Если задуматься, то, наверное, у многих так, ведь даже если забыть, что сам этот процесс расслабляет, то уединенность и чувство защищенности, несмотря на наготу, дают какую-то свободу мыслей, уверенность. И вот, стоя под душем, в очередной раз я, сам того не заметив, задумался о теле в парке. Я просто начал перебирать варианты. Начнем с места. Почему именно там? Под памятником революционеру. На виду. Это ведь неспроста? Притащить тело на самое видное место. Очевидно, что это случилось либо поздно ночью, либо рано утром. Наверняка там есть камеры. Эх, как хотелось бы заполучить видео с камер первым. Это была бы настоящая бомба.

Я услышал звонок телефона, но аппарат остался за дверью, на столешнице. Кто-то очень настойчиво до меня дозванивался.

Ботинок, мужской, кажется, большой. Двойное полицейское ограждение. Зачем? Посторонние ведь никак не могли бы пробиться и через первое ограждение. Зачем так плотно ставить второе? Закрыли тело. Все ради того, чтобы скрыть личность жертвы? Крови не видел. СМИ подозрительно молчат, хоть новость уже утекла в соцсети. Вся Махачкала гадает, чье тело выставили у всех на виду.

Я погружался все дальше, будто в матрицу, пытаясь проиграть момент убийства во всех вариациях. Задушили в машине и притащили? Отравили? Застрелили убегавшего? А может, вообще не убийство? Сердечный приступ? Передоз? Нет, нет… Убийство, иначе тело быстро исчезло бы оттуда. Там следы насилия. Может, человека пытали, затем зарезали и уже бескровное тело бросили на виду? Зарезали.

Мизинец левой руки задергался и почти мгновенно онемел, но, погруженный в размышления, я заметил это не сразу. Пронзительная боль от кончика пальца ударила в голову, мгновенно вернув меня в реальность. Я схватился за руку. Принялся усиленно массировать кисть. Еще один выстрел. Включив воду на максимум, я попытался смыть мыло, насколько это возможно, и уже через несколько секунд выпрыгнул из ванной комнаты голышом.

Я надеялся, что мне больше не надо будет открывать верхнюю полочку углового настенного шкафчика в кухне, но спустя почти два года пришлось опять. Я достал баночку с трудновыговариваемым немецким названием на этикетке, вспомнил, что обошлась она мне в три с половиной тысячи евро. Капсула ярко-оранжевого цвета оказалась в моей ладони, и на миг я замер, надеясь, что мне не придется ее пить, не придется возвращаться обратно в то время, когда я был вынужден каждую ночь бороться с самим собой, с воспоминаниями о том, как я оказался в правильном месте в правильное время (но тут уж как посмотреть). Затем взглянул на левую кисть, охваченную огнем будто от укусов сотен злобных муравьев. Мизинец начал неконтролируемо сгибаться. Не дожидаясь очередного выстрела, я закинул лекарство в рот и запил его, прильнув к кухонному крану.

– Чтоб тебя… – выдавил я.

Мыло медленно стекало с волос на нос, а затем на пол. Я увидел собирающуюся под ногами мыльную лужицу на бордовом кафеле. Знакомая картина. Похожая лужица с более густой жидкостью однажды собралась в прихожей…

– Блядь… – выругался я и помотал головой, чтобы прогнать эти ассоциации из головы.

Глаза защипало, и я пошел обратно в ванную, но не успел закрыть за собой дверь, как телефон зазвонил снова. Я вышел опять, направился к телефону, но, поскользнувшись на своих мыльных следах, упал на пол. Вначале боль ощутил мой зад, затем локоть правой руки и наконец голова, ударившаяся о столешницу. Переживая всю эту симфонию боли, я пытался понять, как еще можно испортить свой день рождения.

Вспомнил. Можно. В шесть часов вечера, в одной из мечетей, он будет испорчен окончательно. Жена, как оказалось, мастер не только символизма, но и жестокости. Она будто стояла надо мной прямо сейчас, заливая меня лучами своего надменного взгляда. Ее усмешка. Ее подколы на тему того, куда я скатился в своем желании достичь славы на журналистском поприще.

– Когда я делал ей предложение, она такой не была, – сказал я себе. Да и говорил много раз. Пытался как-то оправдаться за наш брак. Но неизменно слышал от воображаемой жены ответ: «И ты не был таким».

Я посмотрел на себя со стороны. Жалкий голый слабак, лежащий на полу в мыльной луже, атакованный собственной трещащей по швам психикой. Хотя еще вчера, несмотря на проблемы с браком, на рабочую суету, я смог склеить себя обратно. И до этого целых два года клей работал более-менее исправно.

Я вдруг ощутил острое желание похлопать себе. Глядя в потолок, где красовался труп прибитого комара, я поднял руки и хлопнул пару раз. Затем похлопал и жене, затем Зауру, которого не видел ни разу со