Графиня Гизела - Евгения Марлитт

Девушка хотела говорить, но дрожащие губы отказались ей повиноваться.

– Бриллианты эти поддельные, ваше превосходительство? – спросил в эту самую минуту португалец спокойным голосом, но тон которого привлек общее внимание.

Оливейра стоял рядом с министром и показывал на камни, украшавшие наряд повелительницы эльфов.

Министр отшатнулся, как будто кто ударил его в лицо; супруга же с глубоко возмущенным видом обернулась к прекрасному чужестранцу.

– Не думаете ли вы, милостивый государь, что баронесса Флери захочет обманывать свет, надевая на себя фальшивые камни? – вскричала она с гневом.

– Ее превосходительство вправе возмущаться вашими словами, господин фон Оливейра, – проговорила, подходя, графиня Шлизерн со своей саркастической улыбкой. – Что эти чудные камни без изъяна, может вам сказать каждый ребенок в стране, – ибо это знаменитые фамильные бриллианты графов Фельдерн!.. Во славу же они вошли с тех пор, как ими стала украшать себя красавица Фельдерн – она умела носить бриллианты!

И она нежно провела рукой по пепельным, с серебристым отливом, волосам Гизелы.

– Хотела бы я видеть эту юную восхитительную головку, увенчанную этой сияющей диадемой, – прибавила она со спокойно-беззаботной миной, указывая на бриллиантовые фуксии в локонах баронессы.

Женщина эта обладала той редкой способностью немногими словами касаться чувствительного места в душе человека и, играя, наносить в ней тяжкие раны.

Прекрасная баронесса стояла в оцепенении перед своей неумолимой мучительницей; тонкие ноздри ее раздувались в безмолвном гневе.

Неприязнь, поводом к которой служила обоюдная зависть, существовавшая между обеими дамами, хотя и прикрытая лицемерной дружбой, нередко прорывалась наружу и давала его светлости повод являть свою обходительность и рыцарство.

И на этот раз он хотел помешать этому поединку.

– Вы любите драгоценные камни, господин фон Оливейра? – спросил он, возвышая голос, который немедленно должен был заставить все смолкнуть вокруг него.

– Я собираю их, ваша светлость, – ответил португалец.

Он помедлил несколько секунд, затем быстро проговорил:

– Но убор этот, – он указал на диадему Титании, – интересует меня совершенно особым образом. Я обладаю точно таким же.

– Это невозможно, милостивый государь! – воскликнула баронесса. – Диадема почти четыре года тому назад переделана была по моему собственному специальному рисунку, и парижский дом, который исполнял эту работу, обязательно должен был потом уничтожить этот рисунок, для того чтобы предупредить всякое подражание.

– Я могу поклясться, что эти два убора невозможно отличить по форме, – спокойно проговорил Оливейра, слегка улыбаясь и обращаясь более к князю.

– О, милостивый государь, этим уверением вы лишаете меня лучшей моей радости!.. – вскричала баронесса полушутливым-полужалобным тоном, с нежной выразительностью поднимая на него глаза.

Но сейчас же она опустила их, несколько испугавшись уничтожающей холодности и угрюмой строгости в чертах этого человека.

– Ютта, подумай, что ты говоришь! – сказал министр увещевательным тоном – казалось, последняя капля крови исчезла с его губ.

– Зачем же я буду скрывать, что разочарование это делает меня несчастной? – спросила она дерзко.

И, бросив враждебно сверкающий взгляд на португальца, который из воображаемого пламенного поклонника вдруг превратился в дерзкого противника, она продолжила:

– Я не люблю носить того, что можно встретить у каждого!.. Я бы многое дала, чтобы иметь возможность убедиться собственными глазами, насколько основательны ваши уверения, господин фон Оливейра!

– Ну, моя милая, это не так трудно сделать, – проговорила графиня Шлизерн.

– Признаюсь, и мне любопытно знать, до какой степени прав господин фон Оливейра. Лесной дом так близко.

– Не благоугодно ли будет вашей светлости подать знак к началу кадрили? Молодежь стоит там как на иголках, – вмешался министр, пропуская мимо ушей высказанное с таким жаром желание своей супруги и предложение графини Шлизерн.

Женщина с умными глазами и острым языком бросила удивленный, оскорбительно-испытующий взгляд на своего союзника; взгляд, который он позволил себе проигнорировать.

– Слишком рано, слишком рано, любезный барон! – решил князь уклончиво. – Программа заключается танцами.

– Я опасаюсь, ваша светлость, что наша очаровательная Титания не успокоится до тех пор, пока не увидит самый состав преступления интересующего нас дела, – шутила графиня Шлизерн. – Не правда ли, пикантным интермеццо было бы для всех дам, если бы господин фон Оливейра дал нам возможность решить самим этот спорный пункт?

Женщина эта на минуту, казалось, совершенно забыла, что сегодняшним вечером решено было низринуть португальца.

– Не слишком ли многого вы желаете, дорогая графиня? – проговорил князь, улыбаясь и пожимая плечами. – Подумайте, в какое двусмысленное общество господин фон Оливейра должен принести свои драгоценности. Кругом нас разбойники, цыгане и бог весть какие странные личности… Вы видите, господин фон Оливейра, – обратился он к португальцу, – я охотно беру вашу сторону, но вы сами неосторожным образом бросили искру пожара, и я опасаюсь, что вам ничего более не остается, как представить доказательства.

Оливейра поклонился молча – яркий свет факела озарял его смуглое лицо и придавал ему почти мертвенную бледность.

Он вынул из бумажника карточку, написал на ней несколько слов и послал ее с лакеем в Лесной дом.

– Мы увидим бриллианты! – воскликнули некоторые из молодых дам, радостно всплеснув руками. Разбросанные группы гостей сомкнулись, приблизилась даже красавица фрейлина, опираясь на руку нежной, бледной блондинки.

– Неужели вы не боитесь хранить столько драгоценностей в этом одиноком доме? – обратилась к нему блондинка, подымая на него свои большие голубые глаза, невинно-боязливый взгляд которых изобличал сильную нервную впечатлительность.

Графиня Шлизерн рассмеялась.

– Малютка, – воскликнула она, – неужели вы так плохо рассмотрели этот дом?.. Конечно, он не окружен ни заборами, ни рвами, но самый вид его как будто говорит: не подходи ко мне слишком близко… Стены его – целый арсенал оружия и победоносных трофеев, я не поручусь за то, что там нет оскальпированных черепов индейцев; куда ни посмотришь, всюду тигровые и медвежьи шкуры, что при первом же взгляде убеждает вас, что пуля хозяина не знает промаха… Господин фон Оливейра, таинственность – действительная охрана вашей резиденции… Кстати, – прервала она свое шутливое описание, – признаюсь вам чистосердечно, что сегодня даже попугай ваш заставил меня обратиться в бегство! Скажите мне ради Бога, почему эта ужасная птица не переставая кричит своим приводящим в ужас голосом: «Мщение сладко»?