Симода - Николай Задорнов

Исава – высокий, еще молодой человек, с горбатым носом и с толстыми, отвислыми губами. Глаза у него очень хитрые и нахальные, выпученные и яркие, как у горного козла. Он при всех недоразумениях с американцами пополнил за эти дни свои запасы шампанского, виски, сигар, приобрел полезные западные вещи, часы и даже револьвер. Но американцам он не уступает ни на йоту.

Он очень внимательно выслушал, что происходило у Путятина. Когда разговор о делах закончился, И-чин сказал, что хочет поблагодарить за спасение матери второго губернатора двух самых лучших матросов Путятина.

– Нет, это сделать уже нельзя, – сказал старик Тсутсуй.

– Завтра матросы уходят обратно в Хэда, – вступил в разговор Кавадзи. – Они приходили только за грузом и продуктами, которые дает американский посол.

– Американцы знают, зачем они приходили на двух баркасах, – сказал И-чин.

– Как же они могут не знать, если с утра начнется погрузка? Капитан Лесовский сказал мне, что твердо объяснил американцам, почему пришел с людьми из Хэда, чтобы они правильно поняли и не сделали упущения. Они приходили за грузом и завтра уйдут. Их дело тут будет закончено.

Исава Мимасака послал переводчика к Путятину. Эйноскэ объяснил, что матросы, как он понял, завтра утром уходят. Второй губернатор Цкуси Суруга но ками желал бы отблагодарить матросов за спасение своей матери во время цунами и просит адмирала прислать двух лучших морских солдат, самого большого роста.

– Кто у нас самого большого роста? – спросил Путятин, отрываясь от текста договора, за который он опять засел с Гошкевичем и Посьетом.

– Сизов спаситель его матери, он и выше всех у нас. Он и Маслов.

– Пусть идут.

– Вы отпускаете, Евфимий Васильевич? – спросил Посьет. – На ночь глядя...

– А почему не отпустить? – ответил адмирал. – Конечно, отпустим. Вы, господа, излишне подозрительны. Но не там, где надо!

Сибирцев нахмурился. Он тоже опасался за своих матросов. Они теперь унтера, но под командой у них нет никого. Скоро все матросы будут у нас унтерами, как у Невельского, дела это не меняет.

– Могут быть неожиданные опасности, – сказал он.

– Какие?! – воскликнул адмирал. – Надо рисковать! Надо показать, что мы доверяем своим людям. Вы японцев не знаете! Вот Эйноскэ уже проговорился, что это не сам губернатор, мол, а его мать... Она же у нас на корабле рыдала от счастья! Мы ее спасли! Да и зачем японцы станут лгать и оскорблять нас? Они никогда ничего плохого нам не сделают. С ними надо на переговорах держать ухо востро, а не в пустяках их подозревать. Нет, я верю японцам. Это даст нам повод завязать дружеские отношения с Исава. Пусть идут. Прикажите, Алексей Николаевич, своим людям – Маслову и Сизову. Скажите Эйноскэ – пусть угостят их, но в меру, может быть, дадут по безделушке. Они скупые на подарки. Они хотят поблагодарить, и я не должен уклоняться.

Сибирцев решил, что Евфимий Васильевич заблуждается. Он вызвал обоих матросов и с досадой велел им привести себя в порядок, одеться почище.

Через некоторое время оба матроса, свежие, чистые, в старых, но опрятных мундирах, в киверах и начищенных сапогах, явились к адмиралу.

– Какие молодцы! – сказал Путятин. – Смотрите, братцы, не ударьте лицом в грязь. Без офицеров пойдете... С богом!

«До матросов у нас дела никому нет, – подумал Сибирцев. – Правда, оба они произведены!»

Сибирцев за них отвечает. Он должен был бы с ними идти. Какую-то японку они сегодня заметили, когда утром шли. Но теперь их вызвали к матери губернатора. Кажется, никто не придавал этому особого значения. Полезла всякая чушь в голову, так что Леше самому стало стыдно, и он отбросил все подозрения.

– Ну как решил наш самодур? – подходя к нему, спросил Колокольцов.

...Ноги и руки матросов ныли от работы и гребли.

В сопровождении мецке и переводчика с фонарями Сизов и Маслов вошли в город. С моря подул ветерок. Вокруг мрачно и пусто. Проходили отстроенными кварталами. Перешли мостик через канал в камне. Из тьмы выступила черная блестящая стена, вся в косой белой лепке решеткой. Это украшения богатых домов. Называется трепанг.

Переводчик откатил широкую дверь, и вошли в какое-то тусклое, мрачное, но просторное помещение, как в пустой сарай. Дальше матросов провели через садик. Около них засуетились какие-то люди. Опять вошли в сени, на сапоги матросам надели большие туфли и подвязали шнурками. Все поклонились матросам. Переводчик исчез.

Сизова и Маслова провели длинным коридором со стенами из бумажных ширм. Справа ширмы выходили в сад, их сотрясали порывы ветра. Ввели в комнату.

Вышла важная японка с высокой прической. Лицо сильно выбелено, похоже на маску, краска наложена, кажется, в несколько слоев. За ней стояла маленькая смугленькая девушка с крепким круглым лицом, в опрятном сером халате и белых туфельках.

Сизов остолбенел. Он готов был провалиться сквозь землю. Его поймали! Важная пожилая японка – та несчастная женщина, которую схватил он с соломенной крыши, проносившейся мимо корабля. А скуластую девушку японку... Он узнал ее в мгновение. Она изменилась. Месяца не прошло, а казалось – минули годы... Лицо ее стало округлым, гладким и странно матовым, что-то постное было в нем, как у молоденькой богомолки. Но каким же чудом из деревни, где рыбаки помогли спасаться матросам, Фуми, которую он помнил, вдруг, как по щучьему веленью, попала сюда, в город, в дом губернатора? Сизов растерялся и не знал, как тут быть. Он привык за годы службы, что следует скрывать то, что сейчас выставлено, как напоказ.

– Фуми! – невольно вырвалось у него.

Старая красотка опустилась перед матросами ниц, и так же встала на колени и поклонилась девушка. Мать губернатора увела Маслова в дверь. Сизов и Фуми остались.

На столе поставлены кушанья: горячий чай, сакэ в кувшинчиках, красное резное блюдо, изображающее рыбацкий корабль, и в нем рыба тай, вся в украшениях, в хризантемах, в редьке в виде облаков. Тут же соусы, множество ракушек. И круглые хлебцы, видимо выпеченные нарочно для гостей, на большом американском серебряном блюде мясо, порезанное ломтями, как подается блюдо в кают-компании Витулом, когда он обносит стол.

Фуми смотрела испытующе. Матрос видел, что она как бы остерегает его. Ее большие черные глаза горели недобрым светом. В них не было ни тени былого огня, ласки и нежности, с какими она смотрела на него, когда встречались при лунном сиянии в соснах на берегу моря, при теплом ночном ветре. Она как запуганный и крепко пойманный зверек.

Как могла мать губернатора узнать? Откуда привезли сюда Фуми? Петруха и сам, кажется, струхнут и за нее, и за себя.

Вошла служанка, пала на колени, ушла снова и внесла и расстелила постель. Служанка, сияющая, хорошенькая, даже соблазнительная, ободряюще взглянула на Петруху.

Когда старуха, мать губернатора, вышла с Масловым, она, важно опустив руки и полусогнувшись, словно от тяжести прически и пояса, засеменила по длинному коридору.