Точка опоры - Афанасий Лазаревич Коптелов

организация наших: «Искру» читают. Говорит, Май собираются праздновать по-другому: не в лесу, а на улицах. Выйдем, говорит, с красным флагом. Я, говорит, сам, как смогу, напишу: «Долой самодержавие!» И сам понесу. И я уверена — понесет. Такие люди ни перед чем не дрогнут.

— Из таких людей, Зинуша, вырастут профессиональные рабочие-революционеры. Володя как раз об этом пишет в брошюре. И вы с Глебом счастливые — можете быть в самой гуще таких людей. А мы живем только письмами да вот такими рассказами.

5

Над Мюнхеном расстилался горьковатый дымок: в Английском саду тихо горели влажноватые кучи листьев. На улицах торговки жарили каштаны. Зина чихала в платок. Надя едва успевала говорить «Будь здорова» и тоже доставала платок из узкого рукава темного полушерстяного платья, купленного в заурядном магазине. И Зина, чтобы ничем не выделяться на улице, успела одеться во все здешнее.

После сада подруги направились в старую часть города, где не было ни одного деревца и куда не проникал дым горящих листьев. Дома там притиснуты один к другому, как бы сплюснутые неведомой силой, узенькими окнами смотрят на каменные щели, и россиянкам казалось: вот-вот распахнется окно над головой и кто-то пожмет руку человеку, живущему по другую сторону улочки.

— Ну и теснотища! — дивилась Зина. — Ну и ну!

— Заблудимся — не ругай: я здесь в первый раз, — сказала Надя. — Мы с Володей тут стали порядочными неподвигами и всего города по-настоящему не знаем.

— До того ли вам. Этакая уймища работы! Вот уж воистину ни дня, ни отдыха! Помню твоего Володю по Питеру, помню по Шушенскому, по Минусинску. И там он был непоседливее, горячее всех, будто у него ртуть в жилах. Но там, ты сама знаешь, был и отдых: хотя бы та же охота, прогулки по лесу. За грибами, за цветами. Зимой — коньки. А здесь? На чем отдохнет мозг?

— Не до отдыха, Зинуша.

— Да знаю, знаю. Перед схваткой дорога минута, в схватке — секунда. Ко всему надо быть готовым. Но, милая Надюшка! — Зина, подхватив подругу под руку, тряхнула ее со всей силы. — Ты должна, ты обязана придумывать что-то для отдыха. Наши нервы — тетива лука. Если все время держать тетиву оттянутой, то и рука онемеет, и лук ослабнет.

— Не такие уж мы… Мы все же ходим кое-куда. Были как-то в Старой Пинакотеке.

— Все же выкроили часок! Вот за это хвалю! — Зина опять тряхнула подругу. — Ну веди туда. И рассказывай, рассказывай. Что там больше всего понравилось?

— Ну как тебе сказать?.. Небогато. Хотя есть и Леонардо да Винчи, Рафаэль. Есть Рубенс: «Пьяный Силен», «Два сатира». Помню еще «Автопортрет с женой».

— Рубенсом полны все музеи Европы. Я восторгалась им в Дрездене.

— У этого неистового фламандца так и брызжет с полотен неудержимая сила, веселость, здоровье, жажда жизни. Но суровой правды нет. Такие у него раскормленные и дебелые бюргерши. Кровь с молоком! — Надя глянула на подругу и рассмеялась. — Жаль, ты опоздала родиться: могла б ему сойти за натурщицу. В костюме Евы! И Тициану могла бы! Сдобная булочка!

— Боже упаси — не сдобная. Ржаная! — Зина тоже рассмеялась, и на ее полных щеках заиграли ямочки. — Ну, веди-веди в Старую Пинакотеку. К Рубенсу! Интересно, что твой Володя говорит о нем, о здешнем?

— Он видел Рубенса не только здесь. В венском музее изобразительных искусств бывал. Там, говорит, гораздо богаче. А ценит он из прекрасного то, что перейдет в наследство рабочим и крестьянам. Все правдиво и талантливо отображающее жизнь.

— А мне, Надюша, из последних веков более всего по душе наша русская живопись: Репин, Суриков. Неповторимые гиганты! А наша литература? Созвездие гениев! А наша волжская песня?!

— И Володя обожает… Нет, не то слово… У Володи волжская народная песня — в душе. Он говорит: корни искусства — в народной толще. Там — чистый родничок. Оттуда оно появляется на свет, как Волга-матушка, и разливается во всю ширь. Вот, говорит, о чем надо писать профессорам, мыслящим по-марксистски. Если бы у него доходили руки…

— Дойдут… Еще напишет… Ну, а где же эта галерея?

— А я теперь уже и не разберусь в таком лабиринте улочек. Придется у кого-то спросить.

— Спрашивай. Ты небось успела освоить баварский диалект.

— Немножко. А по-русски, пожалуй, лучше нам не разговаривать. И поглядывать — не увязался бы за нами какой-нибудь подозрительный тип.

6

Елизавета Васильевна присматривала за кастрюлей, в которой варился суп; между делом набивала табаком гильзы Катык. Кржижановский вошел к ней с дымящейся сигаретой.

— И как вы можете курить такую дрянь? — Елизавета Васильевна повернулась к нему с готовой папиросой в руке. — Берите вот, а эту гасите. Я сигарет не выношу — какие-то все пресные. И без мундштука их нельзя. А с мундштуком женщина как чиновник из департамента.

Она взяла папиросу, слегка сдавила бумажный мундштук, не скрывая предстоящего удовольствия. Кржижановский, успев погасить сигарету в пепельнице, поднес ей горящую спичку, а потом закурил сам. Они встали к открытому окну.

— Вот докурю последнюю тысячу и — домой. Не могу я здесь жить. Все вокруг — чужое, и у меня подкатывает к сердцу эта… как ее?., тоска по родному краю.

— Ностальгия.

— Я раньше о ней только в романах читала: человек места себе не находит от щемящей тоски по родине. А теперь сама мучаюсь. Выйду на улицу — деревья не наши. Даже колокольный звон — и тот не наш. Уеду!

— А Надежда с Владимиром как же тут без вас?

— У них — дело. Нельзя газету бросать. Я же вижу: на них все держится. Даже на неделю и то не смогли вырваться в горы.

— И ностальгия к ним не подступится?

— Как сказать… Тоже тоскуют. Только не говорят. Крепятся. И живут письмами из России. От друзей, от агентов «Искры», просто от рабочих-революционеров. Теперь письма-то к ним, как голуби, летят со всех сторон. Ну, а мне Питер снится, и зима здесь покажется мучительной. Вот и решила — домой…

Покурив, Глеб Максимилианович направился в соседнюю комнату, шагал легко и осторожно, чтобы не стучали каблуки и чтобы ничем не помешать Ильичу, мысленно говорил себе:

«Ему необходимо закончить брошюру, елико возможно быстрее. Она нужна всюду. Безотлагательно необходима».

Нетерпеливо припал к рукописи, будто утолял жажду. То и дело подтверждал кивком головы: «Правильно, Володя!.. Верно!»

Читая острую полемику с «экономистами», извращающими марксизм, поклонниками стихийности и доморощенными тред-юнионистами, сжимал кулаки и как бы подбадривал в схватке: «Так их!.. Так!.. — и, переводя дух, тряс головой: —