По ту сторону фронта - Георгий Брянцев

Костров жадно слушал старого большевика. Он знал, что Крупин в прошлом был блестящим пропагандистом, знал и то, в каких трудных условиях работает сейчас учитель. Гитлеровцам было известно, что он коммунист с большим стажем. Этого нельзя было скрыть: Крупин родился в этом городе, здесь же и работал. В первые дни оккупации ему пришлось пройти специальную регистрацию в гестапо и два раза в неделю приходить отмечаться. Малейший промах мог привести Крупина к гибели, но он, не раздумывая, смело включился в деятельность подполья. Крупину поручили работу среди учащейся молодежи. С помощью группы подростков он распространял в свое время газету «Вперед», а после ее закрытия — листовки, которые сам же печатал на пишущей машинке.

Беляк, проводивший Наташу, вскоре возвратился с Ольгой Лях — телефонисткой городской станции. Ольга оказалась черноглазой смуглой двадцатипятилетней женщиной, решительной, энергичной, с резкими движениями.

Биография ее была очень коротка. Дочь летчика, погибшего на войне с белофиннами. Мать в эвакуации, в Сибири. Окончила Ольга семилетку. В тридцать восьмом году вышла замуж за командира-артиллериста, который погиб 2 июля сорок первого года. В тылу врага осталась по заданию горкома партии.

— Какие задания подполья вы сейчас выполняете? — спросил Ольгу Снежко.

— Я веду работу в двух направлениях, — ответила Лях. — Подслушиваю переговоры гитлеровцев по телефонам и обо всем докладываю кому следует, а также подготавливаю горожан к уходу в лес, к партизанам… Другого ничего мне не поручают.

— Довольно и этого, — заметил Костров. — А много вы подготовили горожан к переходу в отряд?

— Пока семнадцать человек, но у меня есть еще на примете пять человек.

— Надежные?

— Ручаюсь.

«У этой слез, пожалуй, не выжмешь, — подумал Костров. — Совершенно другого склада характер».

— Вас не тяготит подпольная работа? — спросил он.

В глазах Ольги появился злой огонек, черные густые брови сошлись на переносице.

— Такой вопрос, товарищ, не знаю вашей фамилии, мне не надо бы задавать. Меня тяготит то, что по нашей земле ходят изверги и людоеды. Я говорила Дмитрию Карповичу и скажу всем вам, что могу выполнять более сложные задания… Я могу убивать врагов, а не только подслушивать их разговоры.

— Простите, товарищ Лях, — извинился Костров, — задавая вопрос, я не имел в виду обидеть вас.

Ольга улыбнулась и кивнула головой. Она была вспыльчива, но быстро отходила.

— А работать надо там, где поручат, — решительно заметил Крупин. — Мы вас сейчас примем в партию, а член партии обязан прежде всего быть образцом дисциплинированности.

— Я рассказываю, что у меня на душе, — возразила Ольга, — а делать буду то, что поручат.

Вслед за Ольгой Лях приняли в кандидаты партии слесаря-водопроводчика Марковского.

При этом вскрылись совершенно неожиданные обстоятельства. Марковский — сорокасемилетний мужчина, участник Гражданской войны, инвалид, — рассказывая о себе, мельком упомянул, что до мая сорок первого года он работал в котельной психиатрической больницы.

— Где, где? — спохватился Костров.

— В психиатрической больнице, — ответил удивленный Марковский. — А что?

— А почему ушел оттуда?

— С завхозом не поладил. Жулик. Заставлял фиктивные расписки и акты на невыполненные работы изготовлять. Я терпел, терпел, потом вижу, что от таких дел в тюрьму угодить можно, плюнул и ушел. Он себе на таких делах руку ловко набил — деньжонок наворовал, дом купил в городе и живет припеваючи.

— И сейчас живет?

— Конечно. Куда ему деваться!

— Как его фамилия?

— Скорняк, Ефим Станиславович. С Украины он, из западных областей. Как освободили их в тридцать девятом — к нам в город приехал. Такой ловкач…

— Чем же он теперь занимается? — продолжал выспрашивать Костров.

— Все там же работает, при больнице…

— А больница разве сейчас существует? — спросил Беляк.

Марковский задумался.

— Ведь и правда, — сказал он не совсем уверенно, — больницы-то нет. Но Скорняк там околачивается, это я точно знаю. Непонятно только, что он там делает.

— С кем Скорняк живет?

— У него полон дом. Плодовитый, чертяка. От первой жены-покойницы три дочки, да вот от второй, кажется, столько же. Потом еще теща…

— И все с ним живут?

— С ним.

— Ты знаешь его адрес?

— Как же не знать! Бывал несколько раз. Я с ним не ругался, а расстался по-мирному, по-хорошему.

— Ну-ка, поподробней расскажи о нем, — попросил Беляк. — Что он за человек?

Марковский хмыкнул.

— Да его и человеком-то назвать совестно. Шулеришка с трухлявой душонкой. За деньги на все пойдет. Ну и трус к тому же изрядный.

— Хорошо, — резюмировал Костров. — К Скорняку мы еще с вами вернемся. Я вас попрошу только уточнить, действительно ли он сейчас работает на территории больницы.

Марковский согласился разведать это, и его отпустили.

Полчаса спустя Костров и Снежко покинули подвал элеватора.

В сумерки начала мести пороша. Ветер, неровный, порывистый, крутился по лесу, налетал на молодые деревца, зло врывался в двери землянок, задувал дым в трубы, гнал поземку.

— Опять погода шалит, — пожаловался Зарубин.

Он сидел за столом, склонившись над картой.

Костров лежал на топчане, задумавшись. Он любил мысленно еще раз пережить события недавнего прошлого. Каждый новый день приносил новые события, и перед сном всегда было о чем вспомнить, над чем подумать. Много случалось радостного, много и тяжелого, но все казалось дорого и ни с чем не хотелось быстро расстаться. Взять хотя бы это трудное путешествие в прошлом году к партизанам Локоткова. Разве можно об этом забыть? Разве уйдут из памяти тревожные ночи, когда Костров, не зная дороги, руководствуясь только компасом и картой, шел по неизведанному пути? Было трудно, очень трудно одному в незнакомом лесу. Но зато какое чувство гордости и удовлетворения он испытал, добравшись наконец до лагеря соседнего партизанского отряда. Нет, все это незабываемо: ночные бои, дальние разведки, холод и голод, сомнения и радости, поездки в город, собрания под развалинами элеватора…

«Пройдут годы, — думал Костров, — окончится война, залечит родина раны, а память людей бережно сохранит все эти ушедшие в прошлое события и дни».

— Ты, кажется, скучаешь, Георгий Владимирович? — обратился Зарубин к начальнику разведки. — Видно, погода грусть навевает?

— Нет, — отозвался Костров. — Я просто думаю.

— О чем же, если не секрет?