Потому и сидим (сборник) - Андрей Митрофанович Ренников

открыть новое дело. Нашли помещение. И невозможно! На одном углу уже казак у дверей ресторана стоит. На другом углу афиша об артистической русской программе с цыганами. На третьем – русское бистро… Вы меня извините, мсье, но неужели русские в Петербурге ничего, кроме ресторанов, не содержали? Кто их научил так яростно бросаться на это дело?

Упрек по адресу русских шел из самой глубины сердца моего собеседника. В голосе, правда, не было злобы, обидного раздраженья. Но явно чувствовались горечь, раздражение, желание поделиться грустными мыслями. И я решил успокоить хозяина.

– Дорогой Коклико, – сказал я, растроганно взяв его за руку. – Не печальтесь. Во-первых, мы все, может быть, скоро уедем, тогда французским ресторанам легко будет вернуть себе господствующее положение в Париже. А во-вторых, на все в мире нужно смотреть с точки зрения исторической справедливости. Вот, вы спрашиваете, все ли наши петербуржцы занимались ресторанным делом. Увы, дорогой мой. Наши русские пробовали, но никогда ничего не выходило! Конкуренты мешали.

– В самом деле? – удивился Коклико. – А кто же?

– Ох, месье! Если бы вы знали, кто! Не поверите, дорогой мой, но скажу истинную правду: французы. Помню я – на Морскую улицу отправишься – французский ресторан. На Невский проспект пойдешь – французский ресторан. На Каменноостровском, на Крестовском, даже в Новой деревне – везде французы, французы. Вот, подумайте, сколько вас было: у Полицейского моста – Альбер. На Морской – Кюба. На Канале – Лагран… Затем – Фелисьон, Эрнест, Роде, Донон, Контан, Отель де Франс… Поверите, мсье Коклико, дышать русским предпринимателям нельзя было! Один Палкин держался на Невском, да и тот прогорел, перешел в другие руки. Захочет кто-нибудь открыть предприятие, найдет помещение, и тут тебе на одном углу Альбер, на другом Лагран, на третьем Донон… Терпели наши, терпели, ждали удобного момента, чтобы от этого насилия освободиться… И, вот, дождались, наконец. Конечно, Париж город французский, я знаю. Но Петербург, ведь, тоже город наш, русский! А горевать, мсье Коклико, нечего. Вот, подождите, падут большевики, тогда давайте вместе в Россию поедем. Денег не тратьте пока, компаньонов попридержите. Ну, а в Петербурге, ручаюсь, дела пойдут великолепно. Ведь, хорошие повара, как пророки: их никогда не ценят в своем отечестве.

* * *

Не знаю, удовлетворился ли моим ответом мсье Коклико. Но, во всяком случае, сейчас он, как будто спокойнее, веселее, и в глазах что-то светится: не то надежда, не то затаенная месть…

«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 31 мая 1930, № 1824, с. 3.

Потерпевшие

Постепенно начинают возвращаться из отпуска добрые знакомые.

Одни провели время в Бретани. Другие в Нормандии. Третьи на Луаре.

Лица у всех изможденные, глаза ввалились, фигуры сгорбленные.

– Ну как? – спрашиваю я Веру Дмитриевну, случайно встретив ее в приемной у зубного врача. – Хорошо отдохнули?

– Да, спасибо, – с бодрым усилием отвечает она, стараясь носовым платком прикрыть вздувшуюся от флюса щеку. – Отдохнула, окрепла, набралась сил.

Она застонала, закашлялась и, отвернув в сторону голову, чтобы не смотреть мне в глаза, добавила:

– Бретань вообще изумительна. Кхе-кхе… Воздух, море, солнце… Апчхи!

Хотя я на это лето и никуда не уезжал из Парижа, принадлежа к оседлым эмигрантам, прочно сидящим на месте, однако, у меня нет никакого злорадства по отношению к несчастным жертвам «вакансов». Я хорошо знаю, как им, беднягам, круто пришлось во время отдыха под дождем, ветром и градом. Мне известно, как они ежились в своих постелях, пугливо прислушиваясь к реву моря и гулу торнадо. Я осведомлен, – какие душераздирающие письма присылали они оставшимся в Париже родным, умоляя их никому об ужасах поездки не рассказывать…

И все-таки никогда не покажу я вида, что поступил умно, проведя лето в городе. К чему подчеркивать свою удачу? А ведь есть среди нас такие бессердечные, жестокие, и немало их, которые встречают возвращающихся грубым, бестактным смехом:

– Ну что: вас градом на пляже не побило?

– Как? Вы еще живы? А мне говорили, что от холода у вас был конжестьон[226]!

Нет, такое злорадство недостойно и глупо. Люди теряли деньги, время, силы, квитанции, зонтики, перчатки, а тут свои же друзья добивают!

Исходя из этих гуманных соображений, я, в ответ на заявление Веры Дмитриевны о бретонском небе, сделал мечтательное лицо, вздохнул, подчеркивая вздохом легкую зависть, и осторожно продолжал нашу беседу:

– Ну, а как дожди? Были?

– Да, конечно. Но вот в последние три дня – ни одной капли. Да и дождь, скажу я вам, кхе-кхе, вовсе не так страшен, если к нему приспособиться. На лоне природы вообще всякая стихия имеет свою прелесть. Правда, сначала, когда приехали туда, как-то своеобразно получилось. Кругом льет, с потолка течет, море вопит, дети тоже вопят, все сидим в одной комнате, не знаем, что предпринять. Однако, через неделю привыкли. Возьмем зонтики, завернемся в пледы, в одеяла, и отправляемся на пляж или в лес. На земле сидеть, разумеется, сыро. Но если подложить под себя хороший камень или взобраться на пень, – совсем сухо. Можно даже принимать воздушные ванны. Мой младший сынишка Володенька, знаете, так к дождливой погоде привык, что через две недели, когда неожиданно почему-то показалось солнце, заплакал: «Возьмите с неба эту круглую штуку, – кричит, – она мне мешает гулять!» А когда после этого… И… и… и…

Вера Дмитриевна страдальчески поморщилась, быстро поднесла платок ко рту, чихнула, смолкла.

– Да, все зависит от точки зрения, – участливо согласился я, отводя глаза в сторону от несчастной женщины. – Вот в Центральной Австралии, например, по семь лет иногда не бывает дождя. Можно представить, как там семилетние дети пугаются, когда вдруг сверху, ни с того, ни с сего, начинает капать. Ну, а вы все-таки купались? Или не удалось?

– Как же. Купалась.

– В океане?

– Нет, что вы, в океане! У хозяйки в отеле. А вот Миша, тот действительно несколько раз в настоящем открытом море купался. У нас рядом, возле Капбретона, жил очень милый доктор… Так что опасности никакой. Как Миша выкупается, я сейчас же его к доктору… Тот осмотрит, пропишет аспирин, хинин, банки… И дня через три, четыре, глядишь, мальчик опять на ногах. Снова надевает купальный костюм, снова идет окунуться.

В ожидании очереди мы долго беседуем. Вера Дмитриевна рассказывает о поразительной дешевизне пансиона, о том, что давали к завтраку, к обеду, к ужину, вспоминает о летучих мышах, залетавших к ней в комнату и вцеплявшихся в волосы, очевидно, для того, чтобы отогреться в прическе…

И когда очередь доходит, наконец, до нее, она встает, показывает мне свои открытые руки и, несмотря на зубную боль, спрашивает с лукавой улыбкой:

– Скажите, а вы заметили, как я загорела?

– Да… действительно. А как удалось?

– Очень просто. Не говорите только никому. В саду отеля целой компанией разводили