Фельдмаршал Румянцев - Виктор Петелин

В скромном, по своему обыкновению, мундире, без орденов и других знаков отличия, вошел фельдмаршал Салтыков. Графиня шла ему навстречу, широко улыбаясь.

– Рад вас видеть, графинюшка… А вы все в делах да хлопотах? Что-то лицо-то у вас озабоченное?

– Все строюсь, ваше сиятельство, – ответила графиня. – Сад развожу, оранжерею на каменном фундаменте, галерею. Да временами такая грусть на все возьмет, что, чаю, каждое дело слезами оплакано.

– Ну, не печалься, голубушка. Скоро, видно, приедет твой граф.

– Так до сих пор ничего не знаю. Знать, Бог определил так в грусти век свой кончить.

– Да полно тебе, не печалься. Никак не разберу его почерк. Вчера пришло от графа письмо, а ничего в нем не пойму, говорят, только ты и понимаешь его руку.

Салтыков вытащил из кармана пакет и подал графине письмо Румянцева.

Она быстро побежала глазами по строчкам письма. Но с первых же строк поняла, что не в силах будет повторить его вслух: Петр Александрович откровенно признавался другу, что давно мечтает поехать с любовницей на воды, а жена не шлет ему денег, видно, растратила все оставленные им, а оставил он не так уж мало, пять тысяч рублей…

Каждая строчка письма Румянцева была оскорбительна для нее, она почувствовала, как слезы покатились по ее щекам, она больше не видела ни письма, ни перепуганного графа Салтыкова, понявшего, что совершил оплошность. Да разве мог он подумать, что в письме есть какие-то секреты от жены! Он-то сам был хороший супруг и семьянин. А тут, видно, слухи подтверждаются самим Петром Александровичем.

– Нет, ваше сиятельство, и я ничего не пойму в каракулях моего муженька. – Столько яда было вложено в эти простые слова, что главнокомандующий Москвы поспешно ретировался.

«Господи! – взмолилась несчастная графиня. – Пусть это будет неправда…» Сколько раз уж нашептывали ей про графа, про его измены, про его любовниц, но она не верила, отвергала все. А тут сама увидела признания Петра Александровича, сама убедилась в правоте всего, что говорили. Не могла читать вслух эти пакостные признания, пусть граф Салтыков сам прочитает и поймет, каков его приятель…

«Ишь, ехать к водам с пустыми руками ему не можно, надобно деревни заложить или продавать, так таких мало у нас найдется. Если Чаборчино продать, так не с чем и жить…»

Не успел Петр Семенович намекнуть своей жене о конфузной истории с письмом Румянцева, как слух пошел гулять по Москве.

В тот же день, к вечеру, к дому Румянцевых подъехала карета. Это Мария Андреевна Румянцева, мать опального генерала, приехала проведать невестку. И сразу дала понять, что Москва уже знает о скандальном письме, вызвавшем пересуды в светских кругах.

– И что ты так переживаешь, голубушка? – сразу заговорила Мария Андреевна, и сама охочая до светских сплетен. – Не перебесился еще… Ты ж его знаешь…

– Господи, стыд-то какой, уж вся Москва знает. Да и может ли у нас быть что-нибудь тайным? Неужто граф Салтыков дал кому-нибудь почитать его письмо? Теперь слух разойдется, всяк скажет, почему он ехать сюда не хочет.

– Никто на Петра Семеновича и не ссылается. Это мне сказала по секрету графиня Вельская, а ей – княгиня Волконская…

– Боже мой, ну почему ты не накажешь его?! – И столько ярости прозвучало в голосе графини, что Мария Андреевна замахала в суеверном ужасе руками.

– Ты брось свои причитания, он отец твоих детей. Что ты значишь без него?

– Уж сидела бы я одна, такова моя судьба. Коли Бог мне определил, так буди его воля святая. Коли я рождена на все горести, пусть будет так. Ну а почему, матушка, такая выпала мне судьба? Ведь я истинно никому не помешала и ни в чем препятствий не делаю, никаких происков против него не замышляла. Неужели за эти годы он не увидел всю искренность моей любви к нему? Все огорчения сносила, все надеялась, что и он, увидев мою преданность, сжалится. Но нет, нонешний случай доказывает, что все позабыл, навлекает на себя предосуждения, а меня к сокрушению ведет… Господи, прости его грешного! Только во век мой единую надежду на Бога полагала и теперь уповаю на Его единого; может, смягчится его сердце, и он увидит, что я не таковая жена, как он себе воображает… А что ж мне теперь делать?

Мария Андреевна искренне удивилась тому, как близко к сердцу приняла графиня Румянцева измену своего мужа: всю жизнь Мария Андреевна провела при дворе и всякого навидалась, а главное – в ее время мало кто хранил супружескую верность.

– Ты уж не суди его так строго-то! Семь лет была война! Устал, поизносился, вот и хочется в мирной жизни поразвлечься. – Мария Андреевна пыталась урезонить и успокоить невестку.

– Здесь ли ждать, что он надумает, или в деревню уехать, скрыться ото всего этого отвратительного, что ждет меня здесь… Разговоры, слухи, нашептывания… Пусть сам решает…

Мария Андреевна догадалась, что Екатерине Михайловне необходимо высказаться, и не мешала ей.

– Пусть сам решает… Пусть присылает кого угодно заниматься домом и детьми, пусть присылает доверенность для закладу или продажи деревни, без того денег не достать. Да и на воспитание детей нужны деньги. О чем он только думает? Ох, в каковое состояние он меня привел своим письмом! Если б он знал мое отчаяние… Думала ли я когда, что таковым вот явным образом он будет доказывать, как несносно жить ему вместе со мною… Ни себя не жалеет, ни мнения света не страшится, ни гнева ее величества…

– Ее величество не раз уж спрашивала о нем… Своим приятелям он пишет: «Да что я ей делаю? Я все, что свое имею, в ее руки отдал». Видно, дошел до него слух, как ты переживаешь разлуку с ним.

– Нет уж, Петр Александрыч, такой дурой больше не буду, как до сих пор. Правда, все было на мне, все хозяйство, все хлопоты деревенские и домовые, все утешалася, что придет конец войне и моим горестям и будем жить по-прежнему. А теперь вижу иное: когда неволя ведет его жить вместе со мною, так он все время отыскивает новые способы уклониться от этого. А если я ему говорю правду, то сердится на меня. Никто не любит правды. Пусть знает, что коли хочет жить вместе, то надобно оставить езду к водам и приезжать сюда или в лифляндскую деревню, я с охотой к нему поеду и ничего в жизни не пожалею, чтобы сделать его жизнь счастливой и благополучной. Если ж к водам поедет, то пусть дом и правление препоручает кому угодно. Хватит с меня… Соберу все крепости, письма и все, что ему принадлежит, с описью отдам вам, матушка, или кому прикажете. Не хочу больше заниматься его делами. Хватит! А то он будет ездить со своей полюбовницей да веселиться, а я здесь плакать, да крушиться, да в долги входить.

– Что-то ты уж больно горяча, ничего еще толком не знаешь, а уж решение принимаешь. Такова уж наша бабья доля – провожать на войну да дожидаться возвращения. Ты все время забываешь, что семь лет шла война, – успокаивала Мария Андреевна, зная, конечно, что ее слова вряд ли доходят до сознания невестки.

– Тяжко мне, матушка, уж шесть лет это иго на себе ношу, знаю, каково сносить, знаю, чем это все кончится. Апраксин повсюду таскал свою б…, а теперь дошло до того, что вся семья разорена, жене нечего есть, а детей по миру пришлось пускать. Если уж не хочет возвращаться ко мне, пусть я свой век кончу в деревне. И почему я так рано перестала бывать в свете? Как вышла замуж, пошли дети, я и перестала бывать в свете. А что из этого вышло? Он привык повсюду бывать один, никуда меня не брал. А теперь привык и вообще не хочет возвращаться, да еще просит денег… Как дух во мне удержался после такого зловредного письма!