Между прочим… - Виктория Самойловна Токарева

умер, – выговорила Светлана.

Володя закричал.

На другой день выехали в Черногорию. Надо было забрать тело, Володя хотел похоронить сына в Москве. Но Светлана уговорила мужа похоронить Пашу в Черногории. На городском кладбище стояла усыпальница Войновичей, и было логично упокоить там потомка великого рода.

Паша сам по себе не был великим продолжателем фамилии, но это не важно. Потомок есть потомок.

И еще одно обстоятельство: Светлана хотела оставить тело на месте. Везти его с собой – значило длить Володины страдания. А он страдал безмерно. На него невозможно было смотреть.

Светлана видела состояние мужа и старалась уберечь его. Не пустила на опознание. Пошла сама. Одна.

Ее провели в какой-то темный холодный подвал, который трудно назвать моргом. Нечто запущенное, жуткое, средневековое.

Стали выдвигать ящики с трупами. Светлана увидела знакомый затылок и сказала:

– Паша…

Ее вывели из морга. И вдруг Светлана засомневалась: а он ли это?

Пришлось идти второй раз. Ее никто не сопровождал. Пришлось все делать самой: выдвигать и разглядывать.

После этого Светлана еле стояла, еле дышала, но все довела до конца: опознала, купила дорогой лакированный гроб, в таких гробах хоронят президентов. В этом широком жесте Светлана выразила уважение к Пашиной жизни и свою любовь к Володе.

Когда дело дошло до погребения, выяснилось, что вход в усыпальницу узкий. Гроб не влезает.

Рабочие ритуальной службы живо нашли решение: они вытряхнули тело Паши из гроба, вложили его в пластиковый черный мешок и засунули в фамильный склеп. Гроб остался в стороне.

Рабочие знали, что с ним делать: вернуть обратно, а деньги поделить между собой.

Светлана с ужасом смотрела на происходящее. Что-то пыталась сказать, но ее не понимали либо делали вид, что не понимают.

Володя, к счастью, ничего не видел. Он стоял в стороне, беседовал с мэром города. Мэр приехал, чтобы встретиться с московской знаменитостью, выразить соболезнования.

Вернулись в Москву. Светлану преследовала мысль: почему нельзя было вырыть могилу рядом со склепом и похоронить нормально?

Бедный Паша… Ему не везло всю жизнь и после жизни. Он как будто притягивал к себе неудачи.

Нюша встретила Володю с восторгом. Она неотступно бегала за ним и что-то выговаривала на собачьем языке. Я думаю, она говорила: «Как ты мог так долго отсутствовать, когда я ТАК тебя люблю…»

Позвонила Оля и потребовала, чтобы отец прилетел в Мюнхен. Володя попросил отсрочку, но Оля настояла. Она не привыкла к слову «нет». Смерть брата ее не впечатлила, они практически никогда не общались.

В Мюнхене Володя слег в больницу с воспалением легких. Его иммунитет был подорван и не справлялся с болезнью. После больницы Володю отправили на реабилитацию. В Германии медицина сильнее, чем в России, и Света была относительно спокойна за Володю.

Володя скучал. Просил Светлану приехать. Она приехала в Германию и какое-то время провела с Володей в реабилитационном центре. Светлана думала, что центр – это храм, но оказалось – богадельня: старые немцы на инвалидных колясках. Тем не менее Володю подлечили, подремонтировали. Он чувствовал себя неплохо.

Стояла золотая осень. В доме – окно во всю стену. Стекло вымыто до блеска, и казалось, что стекла нет вообще. Золотая осень стояла прямо в комнате.

Какое счастье оказаться дома…

У Светланы в это время гостила десятилетняя внучка Сашенька. Ангел. Она бегала по дому, стуча пяточками. Нюша лаяла. Светлана мягко журчала по телефону. Привычная жизнь возвращалась в дом.

Володя уткнулся в компьютер. Неожиданно у него закружилась голова.

– Я вызову врача, – предложила Светлана.

– Не надо, – отказался Володя. – Мне лучше.

Светлана все-таки вызвала поселкового врача, который обслуживал наш дачный поселок и жил неподалеку.

Володя лег на диван и потерял сознание.

Соседка, зашедшая в гости, подскочила к Володе, стала массировать его сердце. Умоляла: «Не умирай…»

Володя не слышал.

Сашенька подбежала к любимому Володе, обхватила его голову и стала целовать лицо. Слышал ли Володя эти прикосновения или ему казалось: это ангелы ласкают его, встречая? А может быть, Володя искал глазами Пашу. И нашел. И шел к нему, улыбаясь. И Паша тоже был рад. Он все простил отцу. Сбросил груз с души.

Врач все не появлялся. Потом позвонил и сказал:

– Я заблудился. Я забыл, где вы живете.

– Он уже умер, – глухо сказала Светлана и положила трубку.

Врач чертыхнулся и пошел домой.

Гроб выставили в Доме литераторов.

Народу собралось много. Толпа. Я пыталась разглядеть хоть одно официальное лицо. Тщетно.

– Никто не пришел, – сказала я соседке.

– Они не ходят, – отозвалась соседка.

Ходят, еще как… Но к Войновичу не пришли. Хорошо еще, что дали умереть своей смертью.

Но ведь Войнович – это эпоха. Какой смысл обижаться на эпоху? Могли бы и прийти. Но Володе это – безразлично. И раньше было все равно, а теперь и подавно.

Похороны прошли тепло и торжественно одновременно. Люди – цвет нации. Речи – глубокие и умные, а не казенное бла-бла… Искренние слезы. Изысканные поминки.

Как говорил Чехов в рассказе «Учитель словесности», «дай бог всякому так помереть».

Светлана смотрела на свой диван. Точно так же, как Володя, умер на этом диване Томас Колесниченко пятнадцать лет назад. Так же быстро, за полчаса.

Казалось, что диван – не просто диван, а какой-то монстр, который забирает ее любимых людей.

Светлана решила его выбросить, но потом передумала и отдала в перетяжку.

Диван обтянули коричневой замшей. Он стал другим. Как и ее жизнь…

Нюша сидит у порога и терпеливо ждет Володю. Она уверена, что он вернется. Не может не вернуться, когда она ТАК его любит…

Мой Чехов

Наши классики – Лев Толстой, Федор Достоевский, Антон Чехов.

С кем из них я сегодня хотела бы встретиться и поговорить?

Лев Толстой – учитель жизни. Он привык, что к нему толпами шли ходоки, и он внушал им свои истины. Наверняка повторялся. Истины не могут быть каждый день новые.

Я постеснялась бы встречаться с ним. Лев Николаевич меня бы подавлял своим величием.

Достоевский – игрок. Игромания – та же самая зависимость, что от алкоголя или наркоты. Это – болезнь.

Достоевский вытаскивал из глубины души, из ее больных слоев выковыривал человеческую гнильцу, клал на ладонь и внимательно изучал.

Гнильца есть в каждом, отсюда такой интерес к Достоевскому. Человеку интересна правда. А правда – это узнавание.

Восхищаясь могучим даром Достоевского, я не хотела бы встречаться с ним лично. Я направлена на позитив, хотя пристукнуть старушку топором