Париж в кармане - Лариса Соболева

– Ну что там? – нетерпеливо топтался Тимур внизу. – Видишь их?

– Занавески мешают разглядеть, – ответил с дерева Леха. – Терпение. В нашем деле ошибки быть не должно.

Прошел час. Леха не спускал глаз с виллы. Но вот на балконе появилась женская фигура, потом мужская. Свет падал сзади, Леха опять ничего не разглядел, поэтому слез с дерева, шепнул сидевшему на пеньке Тимуру:

– Подберусь поближе, не видно.

Тимура, оставшегося в темном месте, охватило беспокойство. И чем больше всматривался в непроглядную темень, тем сильнее одолевал страх. Он прислонился к дереву спиной и считал минуты. Вскоре услышал шаги.

– Леха, ты? – хрипло спросил. Шаги приближались, а в ответ ни звука. Тимур панически вскрикнул: – Леха! Таран, это ты?

– Не ори, – выплыл из темноты тот. – Идем.

Тимур радостно засеменил за Тараном к парижскому шоссе. Машину нашли в целости и сохранности, поехали в Париж.

– Ну, она? – спросил Тимур.

Леха молчал, усердно поворачивая руль. Тимур подумал, что Леха расстроен из-за неудачи, видимо, это не та Полина, устроился удобней на сиденье и задремал. А в номере Леха позвонил в Россию:

– Марк? Здравствуй. Мы нашли их.

– Хорошо, – сказал Ставров после паузы. – Завтра я вылетаю в Москву, попутно закажу билет на ближайший самолет до Парижа, так что через пару дней встречайте в аэропорту, если повезет купить билет. Я дополнительно позвоню.

Когда Леха положил трубку, Тимур произнес с обидой:

– Нельзя было сказать, что это они? Между прочим, без меня ты бы их не обнаружил. Неблагодарный.

– Помолчи, – Леха устало завалился на кровать. – Ты не знаешь, чего мне стоило уйти с виллы, оставить все, как есть.

– Что вы с ними сделаете?

Вопрос повис в воздухе. Тимур махнул рукой, в конце концов, не убьют же парочку на вилле, в чужой стране этого делать нельзя. Он тоже повалился на кровать, включил телевизор и слушал французскую речь, в которой ни одного слова не понимал, но ему нравилось благородное звучание языка.

Мсье де Труайе, высокий и солидный мужчина лет пятидесяти, обходил гостиную, останавливаясь у каждой работы. По сему случаю навели глянец в бывшей мастерской, поставили старинную мебель и кресла, убрали софу. Володька с замиранием сердца не упускал из виду ни одного движения мсье Труайе. Стоило тому подойти поближе, изучая фрагменты и манеру письма, а затем отойти, Володька вдруг замечал в картинах то, чего раньше не видел. Черт, несколько мазков нахально выпирают, а надо было смягчить их внешние линии. В «Экстазе» цветовая гамма подкачала. Ну кто пишет космос в розово-голубых тонах? Пошлятина. И вообще, все не то, не так. А мсье Труайе переходил от одной работы к другой, возвращался к предыдущей, долго стоял. Володька терял силы и терпение, наконец, понуро сел на ступеньки лестницы, ощутив полный провал.

Полин находилась здесь же. Переговариваясь с мсье Труайе, подносила ему бокалы с вином, иногда переводила его фразы и ободряюще подмигивала Володьке, который почему-то совсем перестал понимать французский. Но ни слова оценки не прозвучало из уст мсье Труайе. Он в десятый раз – а может, в сотый – остановился у диптиха, что-то сказал Полин, она перевела:

– Мсье говорит, что черного Адама и белую Еву уже писали. Дюрер.

Все, клеймо повесил: шаблон. Два часа изнурительной пытки, чтобы вот так пренебрежительно бросить: это уже было. Неужели трудно сразу сказать, что работы не удались? Чего ходить туда-сюда?

Наконец мсье попрощался, Полин вышла проводить гостя, а Володька налил вина полный бокал и залпом выпил.

– Как тебе Труайе? – вернулась Полин.

– Ходячий сейф. Лучше скажи, как я ему? Нет, не надо, не говори.

– Почему? – Полин лукаво улыбнулась. – Вы, мсье, не хотите услышать, что он покупает ваши работы?

– Что?! – ошалел Володька. – Повтори.

– Да, он покупает все твои работы. Берется сам устроить их на выставку. Много, конечно, не может заплатить, так как у тебя нет имени, ПОКА НЕТ. Поэтому платит всего сорок тысяч.

– Всего?! – воскликнул Володька, подлетев к Полин. – Ты считаешь, сорок тысяч мало? Да это… это… Сорок тысяч!

– Долларов, – уточнила Полин, а у Володьки совсем голова пошла кругом, он рассмеялся и рухнул в кресло. – Я не продала только «Времена года», хотя он просил.

– Отдай в нагрузку, как подарок! Ну их к черту, я накатаю еще.

– Нет, это моя картина. Не сходи с ума от успеха, вот увидишь, он заработает на них, по меньшей мере, вдвое. Этот человек знает, что делает. Ты теперь должен держать марку. Ну, над имиджем мы поработаем. И над твоими манерами, они у тебя ужасающие, совсем не умеешь вести себя в обществе. Впрочем, гению все можно. Боже мой, ты не представляешь, как тебе повезло. Ты начал сразу с взлета. Через неделю он приедет за картинами и привезет чек. Выставка будет в начале марта. А мы с тобой прогуляемся в Венецию, как идея?

– Да я Париж толком не видел! – воскликнул он и вскочил на ноги. – Куда я мог пойти без денег? Только на улицу. Я хочу посмотреть Париж изнутри…

– Париж – город наслаждений, а не отдыха, он не любит торопливых, – мягко перебила Полин. – А ты, по-моему, заслужил отдых. Я тоже, поэтому пойду и поваляюсь, я страшно устала.

– Полин! – Володька взял ее за руки. – Неужели так бывает? Если бы не ты…

– Все, все, все, – рассмеялась она, мягко выдернув руки. – Я волновалась не меньше твоего и устала. Слова благодарности выслушивать у меня нет желания.

Она чмокнула его в нос и унеслась наверх. Володька никак не верил, что это произошло с ним. Поставив кресло так, чтобы видеть все свои творения, сел. В сущности, расставаться с работами не жаль, нет. Пусть радуют глаз людям, для этого он и писал. Просто в этот момент настоящего счастья примешалось немного боли. Совсем чуть-чуть сладкой боли, которая приходит после завершения тяжелого этапа, когда работаешь до одури, теряешься в сомнениях и точно не знаешь, что конкретно тебя ждет. И вдруг чудо! Начинаешь понимать, что чудо создал ты, трудный путь позади, а впереди… впереди снова работа, поиски, сомнения. Но это будет уже новый этап.

Постепенно сгущались сумерки, а люди на полотнах все больше оживали, отчетливо выделяясь на фоне матовых стен. Юдифь, Саломея, Адам и Ева, Магдалина, он и Полин, над камином «Времена…» – самая слабая работа, если их сравнивать. Манера письма, композиция, цветовая гамма, даже эксцентричность присущи всем работам, но шесть картин отличаются. В чем же секрет? Наверное, в том, что он чувствовал, чем жил, что вкладывал в каждый мазок. Да, Володька вложил всего себя в эти полотна. Или это мастерство, как говорят? Э нет, никакое мастерство не даст того результата, который дает опыт прожитых дней. Вот в чем суть творчества: пока растешь как личность, растет твой талант. Пройди испытания, переживи разочарования, но останься при этом человеком и твори с позиции большой личности, тогда твои произведения поймет даже папуас из Новой Гвинеи.